бы все в порядке. Теперь он сидел подле нее и смотрел на это лицо в обрамлении великолепного нимба рыжих волос. Майя широко открыла глаза, ее сонливость как рукой сняло. Ладонь девушки сильно сжала его руку.
– Пообещай мне.
– Что?
– Обещай, что не оставишь меня.
Рик долго смотрел в эти глаза.
– Зачем ты просишь меня об этом?
– Мне страшно, – сказала она. – У меня сегодня весь день болит голова. Я попыталась прочесть надпись над залом досуга, но буквы расплываются в пятна. Париж долго рассказывал нам что-то, но я не запомнила ни слова. Он говорил нам, а я кивала, но не понимала, о чем идет речь.
– Ты просто переутомилась.
– Я забываю слова. Что происходит?
– Не знаю. Не бойся, это просто от переутомления. Утром встанешь как новенькая.
– Все равно обещай. – Она сжала его руку так сильно, словно повисла над пропастью и Мать-тьма готова была принять ее в свое чрево.
– Обещаю.
Майя некоторое время смотрела на него, а потом закрыла глаза. Рик оставался сидеть, не смея шелохнуться, пока она не стала дышать глубоко и ровно. Тогда он осторожно высвободился и на цыпочках вышел в коридор. Спать не хотелось.
Потолочные светильники чуть притухли, но в Омикроне даже этот свет сочли бы за иллюминацию. Рик медленно шел по коридору, не разбирая дороги. Неподалеку играла музыка. Переливчатые аккорды ласкали слух. Он приближался к источнику звука и скоро очутился возле входа в небольшой зал, свет в котором был потушен. Освещалась только сцена. Там, на помосте, сидел человек и извлекал переливчатые звуки из огромного ящика на трех ногах. Это было так красиво и необычно, что Рик невольно остановился и стал слушать.
Музыка лилась, наполненная величественной печалью, словно долгий сон. Словно эхо чьей-то прожитой тысячи лет назад жизни. Это была музыка древних, и она полнилась таким потаенным смыслом, таким глубоким содержанием, хоть и лишенная слов, что Рик восхитился мастерством неизвестного композитора. Музыка что-то делала с ним, заставляя тонко звенеть какие-то внутренние пространства в груди, и Рик с тайным стыдом чувствовал наслаждение, волнение и радость узнавания. Кто-то передавал ему привет из глубины веков. Кто-то знакомый говорил ему: «Здравствуй! Вот мы снова и встретились!» Застыв как изваяние, не смея нарушать хрупкую гармонию нового чувства, выросшего в нем сейчас, Рик смотрел на сцену, где человек исполнял древнюю музыку, слегка раскачиваясь в такт.
На сцену лился мягкий серебряный свет из неведомого источника, и Рик почему-то вдруг подумал, что этот свет попадает сюда извне. Ощущение времени пропало. Казалось, прошли века, прежде чем величественная музыка закончилась и последние отзвуки замерли где-то под потолком. Человек замер. Свет, лившийся на сцену, погас. Рик в полной тишине пошел прочь, не смея оглянуться.
Он думал о древних.
Коридор привел его к балкону на расщелину между сегментами. Окна напротив были темны, за исключением одного-двух, и еще одна длинная полоса горела чуть ниже: там что-то происходило. Рик видел расхаживающие туда-сюда ноги, но не стал приглядываться. Просто положил локти на перила и уставился в пространство, предоставив мыслям течь в голове самостоятельно.
Ветер уныло завывал, гуляя по отвесным равнинам стен. А может, это плакала Мать-тьма, призывая к себе заблудшие души. Тихое завывание то усиливалось, то ослабевало, чтобы потом вновь вырасти и превратиться в свист.
Свист стал ритмичным. Рик не сразу осознал, что сквозняк на такие вещи не способен. И ощутил чужое присутствие.
В паре метров поодаль прямо на поручне восседал оранжевый прол по имени Фома. Черные линзы глаз с красными точками посередине неотрывно смотрели на него. Рик хотел что-то сказать, но прол мягко покачал головой и поднес палец к месту рта: «Тихо!»
Рик ждал. Тогда, по прибытии в эон, после исчезновения Фомы, они с Майей, не сговариваясь, сделали вид, будто никакого прола с ними не было.
«Следуй за мной».
Словно тень, прол соскользнул вниз и пошел по внешнему карнизу, который заводил за стену. Рик подошел к этому месту. Фома
