МифоТворец был любимым двойником самого Вулдона. С тех самых пор, как ему пришлось уйти из публичной жизни и начать жить затворником, он начал рисовать – рисунки помогали ему остаться самим собой, человеком, который хотел творить добро, помогать людям. «Таков уж я. Хочу приносить радость, хочу, чтобы все меня любили». И он продолжал спасать воображаемые жизни на листах пергамента, которые приколачивал к доскам для объявлений и к дверям школ по всему городу. Прикрепив один, он отходил в сторонку и наблюдал за реакцией ребятишек, которые сбегались посмотреть на продолжение истории. К концу дня мальчишки зачастую начинали разыгрывать сюжеты его картин в лицах. Он слышал, как они вопят, изображая падение Доктора Дьявола или Королевы-Единорога.
Теперь, когда город вокруг рушился, МифоТворец мог и впрямь оказаться последней надеждой для ребятишек. Раз уж он сам вынужден проводить эти последние часы с императором, раз он не может быть внизу, с народом, то пусть им поможет хотя бы МифоТворец да еще совет Ульрика. Прилежно и с такой стремительностью, которая достигается лишь годами практики, Вулдон принялся рисовать последние деяния МифоТворца.
Через пару часов в дверь постучал Тейн.
– Вулдон, – раздался из-за двери его голос, – нам пора.
«Вот черт!»
– Еще немного, – буркнул он. – Мне надо выйти, прежде чем я увижу императора.
Он услышал, как Тейн вздохнул.
– Похоже, тебя теперь ничем не остановишь.
– Это точно.
Вулдон открыл дверь; под мышкой у него была пачка рисунков, в руках молоток и гвозди. Со всем этим он выскользнул в ночь.
Над городом шел густой снег; хорошо еще, что не дождь. На нем был плащ, лицо он закрыл шарфом. Раньше он платил другим за то, чтобы те развешивали его рисунки по городу, потом, когда деньги кончились, пришлось самому взяться за дело. Однако теперь, когда его снова узнавали на улицах, приходилось соблюдать особую осторожность, чтобы как-нибудь ненароком не выдать свой секрет.
По всему городу – под мостами и виадуками, на дверях разгромленных таверн и позади линий укреплений, Вулдон развешивал свои рисунки, прибивая их к дверям, доскам объявлений и любым защищенным от ветра поверхностям, какие только мог найти. Эти скетчи были особенными, и он понимал – их должно увидеть как можно больше детей.
Город являл собой угнетающее зрелище. Стены обрушились, заблокировав проходы, в иные улицы вообще нельзя было войти, его прогоняли оттуда кордоны милиции, но он все равно посетил все главные магистрали на уровнях, где не шли бои. Правда, на площади Кейвсайда он не попал, и это его огорчало – он хотел, чтобы у всех детей города был равный доступ к рисункам. Покончив с этим делом, он помчался назад, в свое жилище. «Подумаешь, опоздаю на пару часов, плевать».
Вернувшись, он застал Тейна распростертым на кушетке – тот смотрел в потолок.
– А, вернулся, странник. Что это ты затеял?
– Не твое дело. Пошли нянчить императора.
Сверху, от ворот Балмакары, где они переходили от одного отряда охранников к другому, открывалась панорама городских крыш, волнами уходящих к горизонту.
– Погоди-ка, – сказал вдруг Тейн.
– Что?
– Я что-то слышу. – И он повернул голову, пытаясь сквозь вой ветра разобрать, откуда долетел звук. – Там.
Он протянул руку, и тут же в том направлении вспыхнул фиолетовый свет, вспышка врезалась в облака снизу, и между третьим и четвертым уровнями рухнул мост. Туча пыли поднялась над улицей сразу, грохот достиг ушей немного позже.
– Нам надо спешить, – сказал Тейн.
Стража, узнавая Рыцарей в лицо, не задерживала их на ступенях Балмакары, и скоро они были уже в относительном тепле императорской резиденции. Драгунский офицер повел их по освещенному фонарями коридору, где им навстречу то и дело попадались солдаты. Они с озабоченным видом тащили куда-то провизию и оружие, точно готовя императорскую резиденцию к осаде.
– Не лучше ли послать всех этих ребят в город, на защиту жителей? – спросил Вулдон.
– Полагаю, что лучше, сэр.
– Ты согласен? – переспросил Тейн.
