дернула так, что у меня в газах потемнело.
— Ты что творишь? — зашипела она, лицо покрывалось чешуей, явидь скидывала человеческий облик.
— Пусти! Больно!
— Должно быть больно, за такое этого еще мало, — Пашка притянула меня вплотную к лицу, вернее, морде, — ты же видела, что делают остальные? Видела! Ты же не слепая! Что, так трудно повторить? Скажи? — Рука дернулась, под чешуйчатой кожей перекатывались мускулы.
И все-таки она сдержалась, на мгновение закрыв глаза и издав короткий рык, к моему облегчению, разжала пальцы.
— Веселое у вас посвящение. — Я пошатнулась и потерла затылок.
— Хватит паясничать! — рявкнула явидь. — Хватит отделять себя от остальных. Сегодня из-за твоей гордыни и своеволия Неверу могли отказать в посвящении. После этого детей в колыбелях душат. Слышишь? Если ты не изменишься, однажды, клянусь, я выну твое сердце, даже если мне потом придется пожалеть об этом. Хватит жить по своим никому не нужным принципам! Пора решать, с нами ты или нет.
Помнится где-то я уже подобное слышала, с меньшей экспрессивностью и большей убедительностью. Прервал ее змееныш, тот, от кого меньше всего этого ожидали. Невер повернул темную голову, мигнул большими светло-зелеными глазами, протянул руку ко мне и громко фыркнул. Пашка дернулась. Змееныш тянулся уже двумя руками. Улыбка, бесценная первая радость, освещала забавную мордочку.
— Что? — охнула Пашка. — Что ты с ним сделала? — Голос сорвался на визг.
— Она стала радной, — ответила появившаяся рядом хранительница. — Вместо того чтобы отдать ребенка, она защищала его, закрыла его собой,
— Не за что.
Невер продолжал протягивать лапки, и у меня руки чесались взять его. О недавней отчужденности и недоверия к этому созданию не хотелось даже вспоминать. Ребенок как ребенок, посимпатичнее многих в нашей тили-мили-тряндии.
— Что значит настоящее посвящение? — явидь рыкнула, но на Милу это не произвело ни малейшего впечатления. — А остальные чем тут занимались?
— Спроси у них, — хранительница встряхнула головой, и блестящие волосы рассыпались по плечам, — пришли, сунули детей низшим и довольны. От этого никому ни горячо ни холодно, лишь детям расстройство. Посвятить — значит познать. Посмотри на сына, он знает ее. У них с Ольгой нет ни грамма общей крови, но им никогда не понадобится амулет матери. Он посвященный, она радная, они знают друг друга. У тебя есть человек, которому ты безбоязненно можешь доверить жизнь сына. Это и есть посвящение, подарок вам от ушедших высших.
— Нет, — замотала головой Пашка, — невозможно! Об этом бы знали.
Я не удержалась и дотронулась до вытянутой ручки, в глаза сразу бросился наливающийся чернотой синяк, опоясывающий запястье. Невер весело фыркнул.
— Нет, — хранительница махнула рукой, — нас даже не слышат.
Мы оглянулись. Разговоры, смех, пусть местами и натянутый, кто-то рычал, кто-то качал ребенка, кто-то переходил от одной семьи к другой. Пустующий еще недавно круг был полон нечисти, но ни один из них не обращал на нас внимания. Ни косых взглядов и шепотков, как можно было ожидать после случившегося. Мы были невидимками в толпе.
— И вы никому не скажете, — Мила коснулась наших губ кончиками пальцев, и я почувствовала легкое покалывание, — не сможете. Таинство посвящения остается таинством. Для остальных красивым и, возможно, значимым ритуалом.
Пашка хотела еще о чем-то спросить, но нас прервали, да так, что к этому разговору мы больше не вернулись.
Из зеленой зоны за нашими спинами раздался тонкий крик. Детский голос, полный боли и ужаса, потому как издать такой звук, если тебя не режут на части, вряд ли у кого получится. Хранительница побледнела и тут же растаяла в воздухе.
— В
Не успела она договорить, а я уже побежала к зеленой полосе разномастных деревьев. В голове билась одна мысль — я так и не нашла Алису.
Полоса смешанного леса в
