Тём склонил голову и посмотрел на меня так, как бабушка, когда я ей клялась, что конфеты из вазочки исчезли без моего участия.
— Не интересовался.
— Но как же… — Я растерялась.
— Мне все равно. Принеси. Срок — до утра.
— Скажи хоть, о чем она, — разозлилась я, — этих легенд тьма тьмущая, и каждая древнее предыдущей. Святые! Тебе что, их все на проверку тащить, месяца не хватит.
Ветер огляделся не так воровато, как бессмертник утром, и более неторопливо, но смысл этого взгляда был тот же. Он хотел убедиться, что лестница пуста.
— Как было сказано, ее должны были уничтожить, она содержит запретные знания или объявленные таковыми. Сведения о том, как убить демона, например.
Вот и подводный камень, да еще какой, валун, о который вполне можно разбить голову.
— Зачем… — голос внезапно сел, — зачем тебе это знать?
— Я могу убить любую тварь в любом пределе. Кроме одной. Это моя работа. Если не убивать, то знать как. Я лучший из охотников. Таким и останусь. Принеси. До восхода солнца.
Тём отвернулся и пошел вниз по лестнице. Я, проводив его взглядом, наверх.
Как будет расценена кража книги из личной библиотеки Седого? Вряд ли с юмором. А книги, от которой зависит выживание рода? Тошнота вернулась. Что изменится, если ветер будет знать, как убить Хозяина? Ничего. Ведь сама мысль об этом смертельна для охотника. Значит, таких мыслей у него нет. Есть другие, за которые не наказывают, и демоны в цитадели есть другие, верность которым не заложена в его сущность.
Нарушать договор с нечистью нельзя. Тём в своем праве. Это не означает, что он сможет повторить прием и обменять чужую жизнь. Людей много, и они для меня по-прежнему что-то значат. Нечисть чтит договоры: чтобы получить еще одно желание, ему придется заключать новый. Перейди охотник черту, и его остановят свои же. С нечистыми нельзя разговаривать, нельзя спорить, нельзя заключать договоры, нельзя заходить на их территорию, нельзя верить в них, нельзя знать, и тогда все будет в порядке. Во всяком случае, мне хотелось бы надеяться на это.
Библиотеку я нашла быстро, в противоположном от моей спальни крыле. Личное хранилище книг — по соседству с личными покоями Седого. Я уже была в этой части замка и уже дергала за ручки дверей запертых комнат. Первая — пустая спальня, следующая заперта. Одну из дверей я решила обойти. Не хотела видеть комнату, в которой Влада в последний раз стала самой собой, в которой родилась последняя безумная надежда спастись и в которой была оборвана, в которой…
Я медленно повернулась. Та картинка, которую я никак не могла вспомнить. Вернее, не хотела. Я повернула ручку, приоткрывая темное нутро комнаты. Той самой, что постоянно присутствовала в моих мыслях, хотела я этого или нет. Потому что именно здесь я увидела его в первый раз — белый туалетный столик с портрета Нинеи, с моего чердака, из моей спальни, из обеих спален. Я нащупала выключатель, комнату залил свет. Кровать была, низкий столик с креслами тоже, шкаф и голубая толстая портьера на своих местах. Белого туалетного столика не было, что не удивляло. Совсем. Я закрыла дверь. От того, что я теперь знаю, где видела эту приставучую мебель в первый раз, ничего не изменилось.
Очередная незапертая дверь, за которой скрывалась маленькая гостиная со столиками, диванами, кучей подушек и стенами, увешанными шторами. Чисто женская комната, в которой так уютно вечерами разложить пасьянс, послушать сплетни или рассказать самой, понаблюдать или поучаствовать в гадании или наведении порчи.
Последняя дверь привела меня в библиотеку. Крыло коридора зеркально повторяло то, в котором жила я. Хранилище книг можно соотнести со спальней Александра, та же последняя дверь перед изгибом каменной кишки.
Запах книг ни с чем не перепутаешь. Бумага, кожа переплетов, типографская краска и старые чернила. Пыль, тишина и знания. Ярко горели лампы там, где поворачивал коридор, комната не заканчивалась, как та, в которой жил вестник, а, наоборот, только начиналась. Комната изгибалась, и из преддверия я попала в книжный рай. Стены разошлись в стороны, и кабинет превратился в зал, в хранилище, заставленное стеллажами с книгами, свитками, стопками желтой бумаги и даже каменными табличками с надписями на таком древнем языке, которому не было названия. Много-много стеллажей, уходящих высотой под потолок.
Пожалуй, насчет месяца я была чересчур оптимистична, на поиски уйдут годы.
Я прошла первый ряд насквозь в надежде увидеть какую-то систему, алфавитный указатель или старенькую бабушку, требующую тишины, которая, сверкая острыми зубами, поможет мне разобраться в этом великолепии. Система, видимо, была, и указатель тоже. Каждая полка, каждый стеллаж был подписан. На инописи.
