К обеду мне удалось спихнуть нудятину государственных дел на ту, кто и должна ими заниматься — наместницу, — а сам принялся развлекать змейку, которую нашел понурой в дворцовом саду, куда она по привычке сбежала от суеты. На все мои попытки разговорить ее Лайэссия отвечала односложно и смотрела так, словно вот-вот расплачется. Помотав мне нервы, нагайна сбежала, отговорившись срочными делами. А там и меня вновь потянули к бумагам. Будь проклят тот день и час, когда какой-то недоумок придумал бюрократию!
И вот сейчас, поздним вечером, я прогуливался по саду, вспоминая поведение своей змеи. Происходящее мне очень не понравилось. Тоска Лайсси перекинулась и на меня, заставив нервничать. Что-то моя малышка скрывает. И это что-то ее очень сильно гнетет. Похоже, пора поговорить начистоту. Сорвав с ветки какого-то деревца пару листочков и потерев их между пальцами, я вдохнул запах листвы, выдохнул и направился к нашим покоям.
Нагайна встретила меня безучастным взглядом глубоко задумавшегося существа. Я подошел к креслу, в котором она сидела, опустился на колени и уперся руками в ее колени, после чего заглянул в изумрудные глаза и сказал:
— Дам золотой за твои мысли, солнце.
— Что? — вздрогнула Лайсси.
— Что случилось, сердце мое?
Взгляд нагайны, растерянный и обиженный, но при этом наглухо замкнутый, обжег душу. Моя девчонка горевала, сомнений никаких не осталось.
— Кто посмел тебя обидеть? — В душе проснулась знакомая ярость.
— Никто… — тихо ответила змейка, и мимолетная тонкая улыбка скользнула по таким манящим губам. Я сглотнул, подавив порыв впиться в эти губы плавким поцелуем, а змея проговорила: — Когда-то в детстве меня отвели к какому-то прорицателю. Он очень внимательно посмотрел на меня.
Повисла звенящая пауза. Я положил голову ей на колени, вывернув шею в попытке не потерять взгляд. Влажные глаза Лайсси на миг прикрылись, а потом она продолжила:
— Прорицатель сказал отцу, что не завидует моей судьбе.
Я молчал, боясь нарушить эту хрупкую откровенность. Лайсси редко рассказывала о себе в эти дни, словно чего-то боялась. Нагайна сглотнула и сказала:
— И вот теперь я императорская рабыня, вот так просто…
Я вскинулся, бережно поймал пальцами правой руки ее острый подбородок и заставил юную нагайну посмотреть мне прямо в глаза. После чего сказал:
— Может быть. Куда уж проще.
Лайсси вздрогнула и передернула плечами. Я властно запустил пальцы левой руки в ее густые волосы цвета весенней зелени, потянул нагайну на себя и прошептал в прекрасное ухо:
— Может быть, где-то там ты и считаешься рабой, любимая. Но только не рядом со мной.
Губы Лайсси скривились в горькой усмешке. Она с заметным трудом проглотила готовые сорваться слезы и сказала:
— Это так тяжело — осознавать, что в любой момент тебе могут приказать что угодно, и ты будешь обязана это выполнить, иначе пострадаешь… Вещь, ничего больше. Замечают, когда нужна для постели или поручения, а в остальное время даже тени не видят. И ты должна мириться с этим, иначе твоя семья пострадает.
Я уселся на собственные пятки, отпустил нагайну и спросил:
— Я такой же?
— Нет, что ты! — поспешно ответила змеедевушка, но именно эта поспешность рассказала мне очень многое из того, что так одолевало ее последние два дня.
Раскаяние охватило меня. Я выпрямился, подмяв коленями ковер еще больше, и сказал:
— Прости меня, солнце. Наверное, я действительно закрутился в этих дворцовых делах и забросил тебя.
— Ты говоришь, что любишь, Террор, — совсем тихо прошептала зеленовласка, — но тут же куда-то уходишь, словно я для тебя лишь так, минутная забава. Этим утром ты сразу же ушел, не сказав ни слова.
— От той магии меня замутило, плохо стало, — объяснил я. — Прости, солнце. Мне совсем не хотелось блевануть на твоих глазах.
Зеленые озера распахнулись, уставившись на меня без единого грамма доверия, но полные надежды. Я же продолжил, виновато скользя пальцами по ее ногам:
— А когда вернулся, тебя в комнате уже не было. А потом меня опять утащили всякие дела решать…
