из-под кляпа, вой. И отзвук тела, что мечется по земле.
А потом снова вопрос, заданный тем же тоном, что и предыдущий. И шепот, умоляющий, горячечный, прерванный всхлипом. И звук втыкаемого в глотку кляпа. И снова дыхание меха и шипение.
И очередной вопрос.
Она стояла под кузницей, где горн раскалялся и темнел, когда на фоне мечущихся огней появился абрис мощной фигуры с молотом в руке, и она услышала нечто, что могло быть только звуком разбитой кости. Потом пленник плакал, молил и стонал. Блевал и давился.
Очередные вопросы, один за другим, заданные тем самым спокойным, равнодушным тоном. Ласкольник – медленно доходило до нее, – ее кха-дар, был не только ходячей легендой степей. Говорили, что начинал он как изгнанник, пока судьба и военная память не привели его пред лицо императора. А во время войны? Скольких пленников он ломал таким вот образом, потому что информация оказывалась в сотни раз важнее, чем правильные поступки? Наверняка не лично, наверняка хватало, чтобы как генерал он приказал кого-то допросить, чтобы послал разведчиков захватить языка, – одно это уже приводило к прижиганию пяток и вырыванию ногтей. Что нужно иметь в себе, чтобы делать такие вещи? Как после такого засыпают?
Она тихо отступила, повернулась и пошла, пока не оказалась за кругом фургонов. Кузница стояла на окраине Лифрева, за ее границами открывался вид на степи. Луны не было, но из-за этого звезды сверкали особенно ярко. Она сложила руки на груди и оперлась о фургон. Пес все еще сопровождал ее, на этот раз печаль его стала еще отчетливей. А может, это ее печаль? Она потянулась в глубь себя.
С той поры как они вернулись с пленником в кузницу, Кайлеан ощущала ее, как ощущала бы чье-то присутствие в пустой дотоле комнате. Была она здесь, не ушла. Ждала чего-то, она же боялась ее вызвать.
Тетя появилась внезапно, без предупреждения. Взглянула на Кайлеан.
Ей не было нужды произносить эту мысль вслух.
Тетушка лишь улыбнулась, а потом дотронулась до ее щеки.
Вее’ра медленно покачала головой. Духи всегда были немы, лишены материальной сущности, они не могли говорить. Разве что знали
Улыбка тетушки была такой, как и раньше.
Что-то промелькнуло рядом и растворилось в ночи.
Кайлеан улыбнулась Вее’ре. Лишь она могла сказать так о своем убийце.
Она исчезла в миг, когда Ласкольник встал над Кайлеан:
– Он умер.
– Я знаю. Что сказал?
– Не могу тебе этого раскрыть, дочка. Это дела… Все худо, а еще слишком рано.
Он на миг остановился, словно ожидая вспышки злости. Она молчала.
– Когда-нибудь объяснишь мне?
– Да. Обещаю.
– Хорошо. Что с Первым? Кузнец сказал?
– Никто, кроме семьи, не видел его в седле. Они будут молчать. Анд’эверс… гибок. Но все зависит от Дер’эко. Согнет ли он свою, хм, фургонскость. Понимаешь?
– Конечно. Я с ним поговорю. Я и остальные. И… что ты пообещал дяде?
Он даже не вздрогнул:
– На их возвышенность можно попасть, идя на север и обойдя Олекады с востока. Они именно так и собирались двинуться. Это
