станет им мешать. Каждый, согласно обычаю, принес светильничек, свечу либо масляную лампадку, и теперь внутренности помещения освещали лишь они. Двадцать четыре мигающих огонька.
– Вот и вся моя заслуга: два года кряду я не допускал, чтобы вновь созданные отряды всадников отсылали на битву по одному- двое. Я хотел создать конную армию, как минимум, в тридцать тысяч сабель, поскольку без нее Меекхан проиграл бы войну. И мне это удалось, но за два года в больших и малых битвах погибли восемьдесят тысяч человек, а кочевники опустошили половину северных провинций. Потому что это вторая истина при битве пехоты и конницы. Если пехота сломает кавалерию, никогда не сумеет ее догнать и добить. Если всадники сломают пехоту – выбьют ее всегда. Восемьдесят тысяч убитых солдат – вот моя заслуга.
Все задержали дыхание. Кайлеан стояла чуть в стороне, воск, оплывающий по маленькой свечке, обжигал ее пальцы. Не лги перед пламенем – это обычай, знакомый и исполняемый всеми. Меекханцы привезли его во время покорения, но тот прижился на востоке удивительно быстро. Его называли здесь Отворением. Простой, почти магический обряд. Когда держишь в руке свечу, лампаду или даже кусок горящего дерева, когда стоишь среди друзей – должно говорить правду. Ты произносишь слова, глядя на пламя, а оно поглощает их, записывает их в себе, и ты уже никогда не сумеешь от этих слов отречься. Молодожены приносят клятвы друг другу, держа свечи в руках, купцы подписывают самые важные договора, одной рукою притрагиваясь к подставке лампы. Умирающему зажигают свечу, дабы он не уходил в темноте и дабы последние его слова не пропали. Огонь – это истина и очевидность.
– После выигранной битвы за Меекхан на меня обрушились все почести, какие только могут обрушиться на человека. Доныне надлежит мне привилегия обращаться к императору по имени и в любой момент, когда только я пожелаю. Конечно, это не считая золота, земель и титулов. – Ласкольник замолк, и казалось, что, засмотревшись на пламя, он видит старые дни, чудесные почести в столице, приемы и парады в свою честь. – Вот моя заслуга. Первые послевоенные годы я был в Новом Меекхане одним из наиболее важных людей. Мужчины старались заполучить меня за свой стол, женщины – в постель. У меня было… у меня есть имение под городом, в котором стоит дворец, весь из мрамора и алебастра, занимая место с четверть Лифрева. А на виноградниках, что растут на холмах вокруг, можно выстроить хоть и с полсотни таких городков. Я разводил лошадей, которые должны были бегать быстрее ветра, и – волосами Лааль клянусь – мне это удавалось. Пять лет кряду мои кобылки занимали первые места в Больших императорских гонках, я был славен, богат и силен. Но я не меекханской крови, а императорский двор – это место развлечений для скучающих аристократов из Совета Первых. Для них я должен был стать лишь пешкой или, в лучшем случае, малозначимой фигурой, диким варваром, который временно вкрался в милость императора. – Кха-дар странно улыбнулся, обнажив зубы, словно волк. – Вот моя заслуга. Я дал втянуть себя в интриги при дворе, помог выследить и покарать заговорщиков, которые желали добыть для себя новые привилегии. И заплатил за это. На шестой год, сразу перед Императорскими гонками, кто-то отравил трех моих лучших беговых лошадей. Потом кто-то распустил среди наемных работников сплетню, будто я служу Нежеланным и приношу жертвы из людей, и тогда половина винограда сгнила, поскольку никто не хотел его собирать. Позже мне попытались подбросить компрометирующие документы. А потом – хотели обвинить в насилии.
Он снова блеснул дикой ухмылкой и замолчал. Потом, все еще всматриваясь в огонек, продолжил рассказ:
– Я нашел человека, которому поручили отравить моих лошадей, а поскольку это оказалась княгиня высокого рода, я вызвал на поединок ее старшего сына и убил его. Потом вспомнил, что у нее есть еще пара сыновей, которые не смогут отказать мне в сатисфакции. Так я превратил обычного врага во врага смертельного. Для работы на винограднике я приглашал людей с дальних сторон, щедро им приплачивая. Компрометирующие бумаги я показал имперским Крысам, а они на раз-два нашли того, кто их сварганил. Семью девушки, что хотела обвинить меня в насилии, я приказал поставить перед имперскими ясновидцами. Больше я о ней не слышал. Вот моя заслуга.
Впервые Ласкольник отвел взгляд от свечи и осмотрелся вокруг. Это он приказал им встать с огнем в руке в самую длинную ночь зимы, когда в заснеженных степях буйствуют морозные вихри. Кайлеан не до конца понимала зачем, однако даже слепец заметил бы: что-то происходит.
Со смерти тетушки, со времени неудачной попытки похищения, Ласкольник ни разу не появлялся нигде в одиночку. Его всегда сопровождали несколько человек. Между Лифревом и окрестными заставами начали курсировать многочисленные гонцы, гости из дальних регионов империи приезжали с просьбами о встрече с генералом, а поблизости от города постоянно кружила одна из сотен. Теперь, чтобы схватить или убить Ласкольника, понадобился бы десяток вооруженных людей.
Чаардан тоже трудился. Она и сама ездила с письмами в самые разные места: на военные заставы, в города-лагеря Фургонщиков, к верданно, к странным людям, которых она ни за что бы не стала подозревать в знакомстве с кха-даром. И она все больше раздражалась. Ласкольник и словом не выдал, что именно он узнал от неудавшегося похитителя, ее семья в один прекрасный день собралась и переехала в Манделлен, Бердеф появлялся и исчезал, когда хотел. Она ощущала себя словно кусок
