понурив обритую голову, похаживал у кургана давно похороненный болгарский хан, а за ним, волоча поводья, брел полупрозрачный длинногривый конь. С рассветом они исчезнут, вреда от них никакого, разве что непосвященного напугать могут. Но Малфрида все равно почувствовала трепет. Вои встают из могил без зова, когда где-то льется живая воинская кровь, она их волнует и одновременно подпитывает. И увидеть такого… нет, не к добру. Нехороший знак!
Призрачный мертвец вскоре учуял присутствие ведьмы, повернул к ней темное изможденное лицо и окинул хмурым взглядом. Она прошла мимо, не потрудившись даже развеять его. Сам появился, сам и пропадет, как только первые петухи пропоют.
И все же это было предупреждение. Малфрида пробиралась осторожно и вскоре поняла, что в округе неладно. Окрестные села опустели, люди ушли, и теперь нигде ни огонька, ни запаха дыма очагов. Так всегда бывает – люди бегут от войны подальше, остаются лишь старые и слабые или те, кому податься некуда. Ближе к рассвету ведьма угадала вдали какое-то колебание, легла на землю, приникла ухом: так и есть, шагают по дороге тяжелые сапоги, тупо бьют подковы лошадей, подрагивает почва под тяжестью возов, увлекаемых волами. Идет войско и, видимо, спешит – воям и ночь не ночь, направляются к Доростолу, где ныне князь Святослав готовится противостоять рати, которая явится оспаривать его победы.
Чем ближе к Доростолу, тем меньше возвышенностей, холмы остались позади, вокруг лишь лес, перемежающийся лугами и опустевшими пашнями. Малфрида решила не рисковать и пересекла открытое пространство, превратившись в зайца. Так и шмыгала в травах, лишь порой привставала, насторожив длинные чуткие уши. Хорошо было скакать по простору, отталкиваясь от земли сильными задними лапами. Заячья пугливая душа отвлекала от людских проблем, однако страху от этого только прибавлялось – везде опасность: от гудящей при движении войска земли, от парящего в небе ястреба, от чужих незнакомых запахов, приносимых ветром. И все сильнее хочется умчаться вдаль, скрыться… или, наоборот, затаиться, пощипывая сочную весеннюю травку.
Правда, долго в теле зверя оставаться не следовало. Это не как прежде, когда Малфрида в любом облике оставалась послушной воле сильного колдуна и, пренебрегая опасностями, неслась как угорелая, куда приказывал Расате. Сейчас иная сущность отвлекала своими заботами. Потому-то ведьма-оборотень вдруг взяла и свернула к плетням у опустевшего села, забилась в огород, где темнели всходы спаржи, и просидела, грызя нежные побеги, почти полдня. А потом почти до заката пришлось брести в собственном обличье, чтобы избавиться от навязчивого желания спрятаться в траве от кружившего над полем ястреба.
Но надо было спешить, спешить! И, отдохнув ночью в каком-то брошенном хозяевами доме, ведьма наутро решила пуститься в дорогу, приняв облик быстроногой лани.
Впереди маячил лес, она устремилась к зарослям, уже и скрылась среди яркой весенней зелени, когда замерла, почувствовав непонятную тревогу. В зарослях почудилось движение, где-то хрустнула ветка. Лань застыла, втягивая воздух широким влажным носом, при этом машинально сжевала свежий лист с ближайшего куста. Будь она человеком, то поняла бы, что ветер дует не к ней, а от нее, потому и не унюхала чужого и пружинисто поскакала дальше.
В воздухе просвистела стрела, и легкая лань кубарем полетела в заросли, засучила копытами, дернулась и застыла. И уже застонала по-человечьи, теряя сознание.
Через миг раздался крик из леса:
– Попал! Я на бегу сразил ее! Теперь можно и в лагерь возвращаться.
Треск, топот, потом из зарослей показались двое воинов с луками. Оба были в обшитых металлическими кольцами куртках. Один из них, тот, что в простом кожаном капюшоне, был помоложе и первым подбежал к зарослям, где лежала добыча. И застыл как вкопанный. Второй, коренастый, в надвинутом до кустистых бровей шлеме, подошел враскачку и тоже замер. Потом издал нечто вроде смешка.
– Что, Еводий, голова твоя глупая, сразил человека вместо дичи? А еще похвалялся умением стрелы метать! Да за такое тебя покарает сам святой Трифон, покровитель охоты!
Названный Еводием юноша продолжал оторопело глядеть на молодую женщину, неподвижно лежавшую в траве с торчащей у ключицы стрелой. Ее черные пышные волосы разметались, глаза были закрыты, а там, где светлую холщовую рубаху пробила стрела, расползалось кровавое пятно.
– Что же теперь делать, лохаг[100] Парфений? – в отчаянии закричал юноша. – Я ведь метил в лань, я хорошо ее видел! Вот и пустил стрелу, когда она скакнула в эти заросли. Откуда мне было знать, что в кустах этих женка мисянская укрывается.
Он едва не плакал. Старший воин украдкой огляделся и сказал:
– Вот что, Еводий, нас никто не видел. Да и что нам эти мисяне, в конце концов? Они вон язычника Сфендослава привечали как своего. Ну, пристрелил ты женщину, что с того? Уйдем потихоньку, да и Бог с ней.
Юный Еводий шмыгнул носом и странно посмотрел на наставника.
