беспокойство о собственной бесчувственности, о которой я постоянно думала с тех пор, как поняла, что та инора не вызывает у меня дочерней любви.
— Значит, та мерзкая особа, которой я относила крем, мне совсем не родственница? — все же решила я уточнить у Рудольфа.
— Которой крем относила? — переспросил он и рассмеялся. — Нет, ей ты точно не родственница. Насчет остальных не знаю — я же не отслеживаю ауры всех приходящих в магазин иноры Эберхардт дам.
— Ты не отслеживаешь ауры всех приходящих в магазин, — повторила я. — Только некоторых покупательниц, как я поняла, да? И еще всех, кто постоянно находится в магазине…
И то, что отсюда следовало, мне совсем не понравилось. Я не видела ничего, написанного моей нанимательницей, но, как только что выяснилось, почерк не может быть чем-то важным для определения родства. Двадцать лет назад было модно писать с наклоном влево, а через десять лет, к примеру, — вправо и со множеством завитушек. Почерк можно и поменять, это не аура. И интерес Эдди, довольно сильного в магическом плане, сюда тоже хорошо вписывается. Незаконный оборот орочьих зелий приносит неплохие деньги, но почему бы и не прибрать к рукам другое прибыльное дело? Изготовление косметики для высокопоставленных особ дает много возможностей тому, кто знает, как их использовать. А для этого всего лишь надо жениться на дочери хозяйки. Не самое страшное условие для такого любвеобильного типа, как Эдди. Он наверняка сразу понял, что инора Эберхардт — моя мать. Да, она производит впечатление доброй и заботливой женщины. Но только впечатление, если ради спокойной жизни и собственного благополучия она восемнадцать лет назад отказалась от своего ребенка. И сейчас у нее даже сердце не дрогнуло, когда к ней в магазин пришла девушка из приюта, куда она отправила ненужного ребенка, и с тем самым именем, каким она назвала дочь. Наверное, она уже и забыла про мое существование, ведь за все эти годы ни разу даже не поинтересовалась, как я живу. Сестра- настоятельница говорила не осуждать женщину, давшую мне жизнь, ведь я не знаю, что ее толкнуло на отказ от меня. Возможно, восемнадцать лет назад у нее были серьезные проблемы, но сейчас их нет. Но этой иноре удобнее жить одной и страдать о несложившейся судьбе.
— Штефани, что-то ты погрустнела.
— Всегда неприятно разочаровываться в людях, — ответила я. — Думаешь о них одно, а они оказываются совсем не такими. Лживыми, бездушными… Лучше бы я пошла на фабрику, куда меня из приюта направляли. Но и теперь не поздно.
— Тебе не на фабрику нужно идти, а в Академию, — заметил Рудольф. — В этом году ты не успела, но сколько там до следующего набора? Меньше года. Магу нужна работающая голова, а фабрика ее только притупить может, к чему это тебе? Да и платят там очень мало.
— Здесь я не останусь, — твердо сказала я. — Сколько бы мне ни платили, не останусь.
Одна мысль, что мне придется смотреть в глаза этой лживой женщине, вызывала у меня тошноту. А уж видеть каждый день, как она изображает материнскую заботу и участие, мне совсем не хотелось. На душе было гадко. Много гаже, чем когда я решила, что моя мать — инора в эльфийских шелках.
— Платит инора Эберхардт хорошо, — сказал Рудольф. — Но ты слишком мало проработала там, чтобы скопить приличную сумму. На сколько тебе хватит при экономии? На месяц? Два? Все равно придется искать работу…
Я пожала плечами. Я не собиралась ему сообщать, что никаких денег у меня нет — все ушли на покупку подменного крема для женщины, которая, как оказалось, мне совсем никто. Это моя проблема, созданная моей же глупостью. Мне хотелось защитить одну инору, которую я считала своей матерью, и другую, которая казалась мне заботливым и порядочным человеком. Я боялась по ошибке причинить вред им обеим. Смешно даже. Какая же я была дура! Я решила рассказать Рудольфу про разговор, что я слышала в день, когда с меня взяли магическую клятву. Клятва, как оказалось, была бессмысленна — Сыск великолепно знал про все шалости с орочьими зельями, не считая нужным сообщать о своем знании иноре Эберхардт. И правильно, тогда она вообще ничего бы не боялась, а так творит свои темные делишки с оглядкой на закон…
— Рудольф, а сейчас ты считаешься на службе или нет? — Для начала я решила прояснить этот важный вопрос.
— Штефани, что ж ты такая недоверчивая? — недовольно пробурчал он. — Мне казалось, мы с тобой уже обсудили этот вопрос и его закрыли. Неужели я не могу просто так, безо всякой задней мысли, пригласить понравившуюся мне инориту на ужин?
— Я хочу услышать четкий ответ, — твердо сказала я. — Да или нет?
— Нет, не на службе.
— Тогда я могу рассчитывать, что все, мной рассказанное сейчас, останется только между нами? — спросила я.
— Я в любом случае мог дать тебе слово, что никому ничего не расскажу.
