отраву. Я передаю Салливан свою сухую рубашку, а сама надеваю ее мокрую.
– Яд на тебя не действует? – спрашивает Салливан.
– Я ничего не чувствую.
Она закатывает глаза:
– Это я и так знала.
– Я ухожу. Ты остаешься.
– Черта с два.
– Салливан, риск…
– Плевать я хотела на твой риск.
– Я не говорю о риске, которому подвергается наша миссия. Я говорю о тебе.
– Это не важно. – Салливан встает и на сей раз удерживается на ногах. – Где моя винтовка?
– Я ее не видела.
– Ладно. А пистолет?
Тяжело вздыхаю. Так ничего не получится. Салливан в данных обстоятельствах не помощница, а скорее обуза. Хотя от нее и раньше было мало толку. Из-за нее я потеряю в скорости. Из-за нее меня могут убить. Мне следует оставить ее в этом ангаре. Если надо – вырубить. Плевать на наш договор. Уокер мертв. Наверняка он уже мертв. Зачем Вошу оставлять его в живых, если он загружен в «Страну чудес»? А это значит, что Салливан рискует всем ради пустого места.
И я тоже. Рискую ради того, что даже не могу сформулировать. То же самое я вижу в глазах Салливан. Это никак не связано с Вошем и не имеет отношения к мести за то, что он со мной сделал. Это гораздо важнее. Это нечто более весомое и обоснованное. Точнее не могу описать.
Нечто непреложное.
Но я ничего такого не говорю. Я открываю рот, и вместо всех этих слов у меня получается:
– Тебе не нужно оружие, Салливан. У тебя есть я.
90
Оставляю ее ненадолго. Но сначала принуждаю дать слово, что она не двинется с места. Салливан не собирается ничего обещать, – наоборот, она желает выслушать обещание. В итоге я обещаю вернуться.
Когда возвращаюсь, Салливан выглядит гораздо лучше. Лицо у нее все еще красное, но крапивница почти прошла. Салливан, понятное дело, от этого не в восторге, но по пути к командному центру ей приходится опираться на мое плечо.
На базе так тихо, что даже становится жутковато. Мы грохочем ботинками.
«Ты наблюдаешь за нами, – мысленно говорю я Вошу. – Я знаю, что наблюдаешь».
Как только мы доходим до двери, Салливан сразу от меня отстраняется.
– И как ты намерена туда пройти? – вопрошает она. – Нас заживо сожгут этими ядами.
– Вряд ли. Я только что вырубила водопровод.
После этого я пробиваю кулаком стальную дверь и опускаю ручку с противоположной стороны. Ни сирен, ни прожекторов, ни выстрелов. Гробовая тишина.
– Это волны, Рингер, – шепчет мне в ухо Салливан. – Электричество. Вода. Чума. Ты знаешь, что на подходе.
Я киваю:
– Знаю.
На лестнице, которая ведет в подземную часть комплекса, натыкаемся на тела семи рекрутов. На них ни пятнышка крови, ни царапинки. Очевидно, что это сделал кто-то усиленный. У двоих головы развернуты на сто восемьдесят градусов, они лежат на животах, но при этом смотрят на нас невидящими глазами. Передаю Салливан пистолет одного из рекрутов, и мы, переступив через трупы, спускаемся дальше. В одной руке она сжимает пистолет, второй вцепилась в рукав моей куртки. Она не могла видеть убитых и не стала спрашивать, ни что случилось, ни что я увидела. Либо не хочет знать, либо ей все равно.
«Только одно имеет значение», – сказала Салливан.
И она была права, хотя ни она, ни я не могли объяснить, что именно.
На самом нижнем этаже темно и тихо. Даже с усиленным зрением я не вижу конца коридора. Но я помню это место. Я уже бывала здесь, только раньше тут никогда не гасили свет. Здесь меня нашел Бритва, здесь он меня спас, подарил мне надежду, а потом предал.
Останавливаюсь. Салливан крепче цепляется за рукав.
