облокотился на парапет. В висках упруго стучали тугие колотушки, пульс зашкаливал под двести, никак я не ожидал, что часы, убитые в спортзале, оказались в пользу бедных. Внизу темнела Яуза, вода казалась пыльной. Она никуда не текла. Я зачем-то плюнул вниз. Плевок получился неважный, во рту была страшная сушь. Я несколько раз мучительно вдохнул, поднес телефон к глазам и набрал номер. После пяти гудков включился автоответчик.
– Зина, это… это я, – запнувшись, начал я. – Пожалуйста, перезвони мне. Немедленно. Это очень, очень важно.
Второе слово «очень» я произнес со страстным нажимом. Страсть была, явно не хватало аргументов.
– Я один, звоню с улицы. Да! Телефон этот чистый, я его купил в переходе.
От последнего довода я с досады топнул ногой – ну кретин! – купил в переходе! – надо было срочно закругляться, пока не наговорил еще какой-нибудь дичи.
– Все! – выдохнул я. – Жду!
Нажал отбой и стал ждать.
Вдруг вспомнил: старик с таксой – это ж знаменитый актер, кажется, из Ленкома, он и при мне жил в центральном подъезде; фамилия выпала напрочь, но лицо, то, молодое лицо, вспомнилось ясно. Он обычно играл рефлексирующих комиссаров с честным взглядом, приносящих себя в жертву.
Колокольчиками забренчал Моцарт – я не сразу понял, что это мой телефон. Голос у Зины был серьезный, она сразу согласилась встретиться. Неожиданно она обращалась ко мне на «вы».
– Неважно где, – торопил я. – Главное – немедленно!
– Хорошо, хорошо. Только в людном месте, в центре где-нибудь.
– В центре ГУМа, – брякнул я, – у фонтана.
– Хорошо, там. Сорок минут, успеете?
Я там был через полчаса. Магазин почти не изменился, затейливые завитушки псевдорусского интерьера были свежепокрашены пастельными цветами, каменные шишечки и резные оконца кокетливо отражались в череде бесконечных зеркал. Там же, в зеркалах, выныривало и мое мятое лицо, как случайный и ненужный элемент, нарушающий сказочную гармонию почти дягилевского размаха. Вывески «Тиффани», «Картье» и «Ролекс» тоже вносили эклектичный диссонанс, впрочем, добавляя легкий привкус постмодернистского декаданса.
Вокруг фонтана стояли хлипкие столики с венскими стульями, над ними бумажным цветом цвела фальшивая сакура. В соседнем нефе сиял белый рояль, за которым некто во фраке негромко упражнялся в Шопене. Ко мне подкралась мелкая официантка, чернявая, парижского пошиба. Интимно пригласила присесть. Я взглянул на часы и присел. Заказал коньяк.
Время шло, Зины не было, она опаздывала уже минут на десять. Мимо бродили провинциальные зеваки, фотографировались на фоне оскорбительно роскошных витрин. Я допил остатки коньяка и попросил счет. Тут из моего внутреннего кармана запиликал «Турецкий марш», и я быстро вынул розового урода.
– Ну и где ты? – строго спросил я.
То, что это была Зина, я не сомневался, она была единственным человеком во вселенной, кто знал этот номер. Даже я его не знал.
– Снаружи. Выходите, я сама вас найду.
41
Вечер плавно перетекал в ночь, душную, сентябрьскую, пропахшую бензином и теплой пылью. Небо еще не погасло, на западе умирало пунцовое зарево, на котором с театральной условностью чернел силуэт угловой башни Кремля (кажется, Водовзводной) и зубчатой стены. На Лобном месте кипела какая-то веселая суета: там, в больничном свете ртутных ламп, сновали рабочие, звенел металл, стучали молотки – там что-то сооружали, похожее на сцену. Вокруг толпились зеваки, непрерывно мигали вспышки камер. Какая-то девица истерично хохотала, точно ее пытались защекотать до смерти.
– Привет! – Кто-то тронул меня за локоть.
Я повернулся. На Зине был тугой темный платок, из которого выглядывало почти монашеское лицо.
– Тебя не узнать, – сказал я. – Куда ты меня тянешь?
Мы влезли в самую толпу. Я не очень понимал зачем, но вопросов решил не задавать.
