– Приятным. С Матильдой Казалис… Ну-ну, не сердись. Я за ней тоже иной раз ухаживаю. Словом, планы нашего Михельса не показались мне слишком определенными, если только он не хранит их про себя.
– А твои?
– Мои?
– Да. Ты ведь смеешься над теоретиками неизбежности и утверждаешь, что руки всегда развязаны. Так что же предлагаешь ты? Дарну тебя спросил об атом не так давно. Не в обиду тебе будет сказано, ты все- таки чересчур неопределенно выражаешься.
– Потому что у меня нет охоты вас потешать. Вы и то уж надо мной достаточно смеетесь.
– Да нет же, милый. Нас иногда забавляют твои выходки. Мы молоды. Но, в сущности, мы все тревожно жаждем узнать, что можно было бы сделать. Не правда ли, Дарну?
– Конечно.
– Надоели нам теоретики, фразеры. Мы чувствуем, как велика и близка опасность. Уверяю тебя, если бы кто-нибудь принес нам план, хотя бы рискованный, но настоящий оперативный план, и сказал бы нам, как на пожаре или при кораблекрушении: 'Сделайте то-то!', 'Станьте там!', то ему было бы нетрудно нас увлечь.
Поколебавшись, Лолерк сказал решительным тоном:
– Ну, так вот что!… Знай я, что где-нибудь существует тайное общество, люди, преследующие в общем такую же цель, как я, и готовые на все, я ни перед чем бы не остановился, чтобы к ним примкнуть… Вот!
Несколько шагов они прошли молча. Затем Дарну спросил его в своей осмотрительной манере:
– Что понимаешь ты под 'готовые на все'?
– Вот пример: международное состояние очень напряжено, как теперь, война очень возможна. Вместо того, чтобы устраивать митинги, мы стараемся определить, кто такие те два или три человека в Европе, которые особенно содействуют этой опасности; и мы пытаемся их устранить.
– Покушениями? – спросил Кланрикар.
– Я не вижу других способов.
– Я должен тебе признаться, что убийства мне отвратительны.
– А война?
– Об этом и говорить нечего.
– Ближайшая война убьет, быть может, миллион людей. Пожертвовать двумя или тремя жизнями для спасения миллиона – это, по-твоему, варварская хирургия?
– Не значит ли это преувеличивать значение отдельных личностей? – сказал Дарну.
– Не станем ударяться снова в метафизику. Ответь мне только на такой вопрос: допустим, что в июле 1870 убиты одновременно Наполеон III и Бисмарк. Думаешь ли ты, что от этого ничего бы не изменилось? Отвечай по совести!
– А кого бы ты сегодня убил?
– К этому вопросу мы еще вернемся.
– Знаешь ли ты это сам?
– Не беспокойся.
– Не нужна ли была бы для этого сверхъестественная прозорливость твоему обществу?
– Скажи лучше – очень серьезное обсуждение; полное беспристрастие. Никакой национальной предвзятости. Сведения, собранные со всех сторон и проверенные путем сопоставления.
– Словом, то, что невозможно.
– Нисколько. Нечего далеко ходить, представь себе, что нам, восьми, или десяти гостям Сампэйра, предложили бы сегодня вечером голосовать совершенно свободно и тайно; нам, имеющим только газеты в качестве источника сведений. Разве не были бы вынуты из урны два или три имени?
– Людей, подлежащих уничтожению?
– Да. И если бы сегодня вечером присутствовал не один только Михельс, а десяток иностранцев 'наших взглядов', разве мы, по-твоему, не пришли бы к соглашению? Единственное условие – не отрицаю, что это основное условие, – в том, чтобы комитет общества, который бы принимал решения, был уверен в совершенной искренности своих членов; чтобы в их среду, разумеется, не затесался ни провокатор, ни переодетый эмиссар одного из правительств.
– Этого трудно избегнуть.
– Когда ты по средам бываешь у Сампэйра, представляется ли тебе возможным, чтобы среди нас находился полицейский агент?
– Разумеется, нет.
– Вся задача в том, чтобы работать исключительно с людьми, которых знаешь как самого себя. Не допускать субъекта, знакомого со вчерашнего дня, только потому, что тебе его рожа показалась симпатичной. Но такие предосторожности, милый друг, не бог весть как трудны. Это азбука тайных обществ; мотив формальностей приема, испытаний… Прибавлю, что надо также остерегаться простых фанатиков. Не допускать ни сумасшедших, ни полоумных.
– А их-то, к несчастью, вам было бы легче всего увлечь.
– Заметь, что ими можно пользоваться. Фанатики, полоумные – это материал для покушений. Уравновешенного малого не пошлешь расстрелять в упор главу государства и отдать себя на растерзание толпе.
– Душа моя, от твоих речей у нас мороз по коже пробегает, – сказал Кланрикар, стараясь смеяться.
Дарну возразил:
– Но ведь и анархисты в конце прошлого века и даже в начале нашего применяли приблизительно тот же способ. Особенно блестящих результатов он не дал.
– Я до тебя сделал это сопоставление. Я много думал об анархизме.
– И что же?
– Вас это в самом деле интересует? Не просто ли вы меня заводите?
Дарну и Кланрикар запротестовали с очевидной искренностью.
– Я вам скажу это в общих чертах. Для подробного изложения понадобились бы часы. Сампэйр часто забавлялся моим, как он говорит, романтизмом.
– О, – перебил его Кланрикар, – теперь Сампэйр склонен согласиться с тобой. Уверяю тебя. У меня такое впечатление, что ты его более или менее обратил.
– Пусть так, – продолжал, улыбаясь, Лолерк. – Именно про анархистов можно было бы сказать, что они были старыми романтиками, со всей беспорядочностью, ложным лиризмом, путаными представлениями, которыми характеризуется романтизм. Я же притязаю на вполне современную объективность. От романтизма у меня сохранились только вера и индивидуальный акт и отсутствие мнимо-философского предрассудка, препятствующего вам допускать известные следствия событий, известные методы, так как они отводят некоторое место своеобразию, случайности, тайне, тому, что слишком, по-вашему, романтично для реальности… Возвращаясь к анархистам, скажу, что прежде всего нужно вычесть из их актива, или пассива, как хотите, все покушения, сфабрикованные полицией, все то, что взваливали на них в оправдание понадобившихся репрессивных мер; далее – покушения кретинов, сумасшедших – не тех, кем руководили, пользовались другие, а одиночек, действовавших под влиянием плохо переваренного чтения или примеров; наносивших удары по наитию. Достаточно поглядеть, какие они выбирали жертвы, какие моменты! Жалости достойно!
– А между тем, были среди них люди образованные, культурные… Эмиль Анри и другие…
– Да, но с теми же изъянами. Все были заражены актерским духом. Жест! Тщеславие! Терроризировать мещан в туфлях, убивая посетителей кафе, – повторяю, это так глупо, что плакать хочется.
– Но, по слухам, существовала международная организация анархистов, иные покушения соответствовали зрелому плану…
– Это возможно. Но в таком случае верховный совет анархии состоял из жалких субьектов, тех же фанатиков, неудачников, мегаломанов, то есть, опять-таки, последышей романтизма. Это детское учение. Основная его мысль сводится к тому, что чувствуя парящую над головой угрозу анархии, словно тучу, из которой молния ударит неизвестно в кого и когда, общество умрет от страха. Актерство и в этом. 'Перед
