– Саботажем? Идея менее всего немецкая. Мои соотечественники так любят работу, что никакую работу не могут саботировать. Что же до всеобщей забастовки, то они побоялись бы разбить свою прекрасную организацию.
– Но, в таком случае, для чего же она нужна?
– Я вам уже сказал: для того чтобы существовать. Для чего нужно повсюду большинство административных учреждений? Чтобы существовать, наслаждаться своим существованием. Социалистическая организация у нас – это не средство, а, как говорят философы, цель в себе. Социал- демократия – неудачный термин. Надо бы говорить: социал-бюрократия.
– Значит, ваши вожди – идиоты! – объявил Легравран.
– Нет, Бебель, например, очень хороший человек. – И Михельс лукаво прибавил: – Я его уважаю. Он был моим учителем.
Сампэйр, тоже поднявшийся с кресла, опять рассмеялся.
– Про вас не скажут, что вы ученик, ослепленный уважением.
Легравран продолжал:
– Но чего они, в сущности, ждут? На что надеются?
– На то, что вся Германия в надлежащем порядке запишется в социал-демократическую партию.
И он расхохотался. Все его поддержали. Михельс продолжал несколько серьезнее:
– Если вы спросите их, то они, будучи честными марксистами, – уверяю вас, это очень честные люди, – они скажут вам, что ждут также того времени, когда согласно возвещенной Марксом метаморфозе капиталистический строй перезреет, покачнется, да и превратится в строй социалистический… но…
– До тех пор, – перебил его Кланрикар, – европейская война успеет разразиться десять раз.
– Это – во-первых… Но и помимо этого, они ошибаются. Ибо Германия не находится в стадии капитализма.
– Вот тут вы меня удивили! – сказал Сампэйр.
– Не находится, поскольку типический класс капиталистической системы, а именно промышленная и торговая буржуазия, еще не достиг господства. Я вам говорил уже: Германия все еще угнетена докапиталистической и феодальной системой. Я хорошо знаю положение. Я сам выходец из крупной кельнской буржуазии. Я был офицером запаса в армии кайзера. – Он прибавил, звонко рассмеявшись. – Впрочем, я выгнан с позором из армии кайзера…
– В связи с вашими убеждениями?
– Разумеется. А главное потому, что сын очень крупных кельнских буржуа, лейтенант запаса, переходя в лагерь социалистов, как ткач или сапожник, совершает самый позорный поступок, на какой только способен человек. Это такое же падение, какое описывает Достоевский в своих романах… Так вот, верьте мне, когда я говорю вам, что самый крупный кельнский буржуа, самый крупный рурский промышленник чувствует себя в душе ничтожеством перед каким-нибудь жалким померанским юнкером.
Он помолчал, оглядел присутствующих; как будто призадумался, затем сказал:
– Вот почему я повторяю то, что говорил в прошлом году на конференции. Несмотря на свои миллионы социалистов, Германия тяготеет над Европой, как вечная угроза войны и реакции.
Никто ни слова не проронил. Даже те, кого этот вывод не убедил, выслушали его молча, собираясь обдумать его на досуге или обсудить в тесном кругу.
Сампэйр, сделавшийся, пожалуй, менее уязвимым благодаря своему возрасту и привычке к людским мнениям с их крайностями и превратностями, обводил своих молодых друзей взглядом, с примесью французской иронии говорившим: 'Да, да. Это очень интересно. Надо будет обсудить это подробнее. Главное, не будем падать духом'.
Он обратился к гостю:
– В общем, если я вас правильно понял, вы как будто отвергаете социализм?
– Социал-демократию, да. И вообще всякую демократию в социализме. Но эта тема завлекла бы нас чересчур далеко.
– Вы огорчаете во мне старого демократа, – заключил добродушным тоном Сампэйр.
Матильда Казалис обходила теперь присутствующих с чашками кофе на подносе. На ее красивом лице застыла гримаса разочарования.
Роберт Михельс, взяв свою чашку, подошел к Луизе Арджелати:
– Вы знавали Уго Тоньети?
– Немного. Но главным образом я знаю его взгляды, брошюры.
– Не в Париже ли он теперь?
– Не знаю. Не думаю. Не в тюрьме ли он, вернее?
И Луиза Арджелати очень весело рассмеялась.
– Нет… я уверен, что еще недавно он был в Париже. Да… в одном обществе, где и мне предстоит побывать.
Затем Михельс перевел разговор на другую тему.
X
Кланрикар, Лолерк и Дарну покинули собрание одновременно с Матильдой Казалис и пошли ее провожать. Она жила очень близко от Сампэйра, на южном склоне Монмартра, на улице Аббатис.
Они направились по верхним улочкам Вышки, чистым и тихим.
– Вы страдаете, господин Кланрикар? – спросила Матильда Казалис.
– Не смейтесь надо мной.
– Я не смеюсь.
– Страдаю… это, пожалуй, громко сказано. Но от речей этого немца у меня стало тяжело на душе.
– У меня тоже. У нас всех.
– Да? Более или менее. Женщины счастливее.
– Чем же?
– Я не могу себе представить, чтобы такие вещи удручали их так же, как нас.
– Вы нас дурами считаете, господин Кланрикар?
– Нет, более опьяненными жизнью… Я говорю, главным образом, о молодых женщинах. О красивых.
Расставшись с Матильдой у ее подъезда, трое молодых людей продолжали бродить. Еще не совсем утихшее оживление на крутых улицах, доносившийся еще с бульвара Рошешуар шум веселья не привлекали их. Они предпочли шагать по улицам поперечным, совсем уснувшим и немым, где их разговору, такому же уединенному, как между стенами комнаты, ночной воздух придавал еще больше свободы.
– Вы заметили, – сказал Лолерк, – под конец я обменялся с Михельсом несколькими словами отдельно. Он меня расспрашивал о настроениях в педагогических кругах. По-видимому, и тут они чудовищно от нас отстали. Затем он спросил меня, восхищаемся ли мы в нашем кружке Жоржем Сорелем, отводим ли мы ему подобающее место, по его, Михельса, мнению, выдающееся. Сорель для него – это будущее.
– Мне лично, – заметил Дарну, – некоторые идеи Сореля представляются заманчивыми; плодотворными, если хочешь. По-моему, он очень самомнителен и немного желчен. Помню, между прочим, одну его статью о Золя, гнусно несправедливую и мелочную в нападках. На нее обратил мое внимание Сампэйр, возмущаясь ею. Дескредитировать демократию, парламентаризм, дрейфусарскую интеллигенцию – все это очень мило… Но в пользу кого, в конце концов? Что из этого выйдет? Я к этому отношусь подозрительно.
– А объяснил ли тебе этот Роберт Михельс, – спросил Кланрикар, – что, собственно, предлагает он сам, если все остальные – растяпы или бюрократы? Как тебе показалось: он считает неизбежной, войну?
– Нет… в принципе он, кажется, на удочку неизбежности не клюет.
– Но если социал-демократы не способны удержать Германию от войны, кто же удержит ее? Ведь не пятнадцать же тысяч 'настоящих синдикалистов'?
– Он, быть может, на наших синдикалистов рассчитывает, – сказал мягко Дарну.
Лолерк продолжал:
– Сампэйр ему представил возражение такого же рода, когда они в углу беседовали втроем с Луизой Арджелати. Ты слышал их?
– Нет. Я был, по-видимому, отвлечен другим разговором.
