– Да ладно! – недоверчиво хмыкнул дружинник.
– Так и есть, – кивнул Громобой. – Не зря ж я тебе сразу сказал, что мы с Щелкуном – два карателя.
Он, кажется, выздоравливал прямо на глазах – то ли это пластырь начал действовать так быстро, то ли трофейная настойка оказалась крайне чудодейственной, но дела определенно шли на лад.
– Имя у тебя не очень похоже на ваши… ну, по крайней мере, нам рассказывали, что они у вас чуть ли не односложные. Но точно короче, чем Громобой.
– Это потому, что мое нынешнее имя состоит из двух, – пояснил нейромант. – Настоящее – Гром – это то, что досталось мне при рождении. А Бой…
Он на секунду завис, будто перегруженный «серв».
– А Бой? – выждав какое-то время, напомнил о себе Игорь.
– А? – встрепенулся бородач. – Ах, да… Бой – это в память о моей… – Он снова запнулся. – В память о моей жене.
– Жене?
– Ладно, паренек, убедил. Попробую рассказать тебе все по порядку, – сдался Громобой.
Он откашлялся и начал:
– Жила в Зоне трех заводов рабыня под именем «шестьдесят», которую я ласково звал Бо…
Бо закашлялась, и Гром воздел глаза к небу, будто спрашивая Бога, за что тот обрушивает на их головы все новые и новые испытания? Разве так порочна любовь между мужчиной и женщиной, пусть первый – стаббер, а вторая – рабыня?
Но Господь молчал.
– Спроси, спроси своего Великого Механика, что он думает обо всем этом? – предложила Бо заговорщицким шепотом, утирая слезы, проступившие на глазах от яростного кашля.
Гром с неодобрением покосился на девушку. Она всегда была дерзкой. Куда более, чем следовало бы быть рабыне. Впрочем, если б не эта задиристость, стаббер, возможно, никогда бы не обратил на девушку внимания. И уж точно они не лежали бы сейчас на животах в развалинах посреди Москвы, зорко наблюдая за тем, как по улице ползет орда стальных сколопендр.
– Ты знаешь, что я больше в него не верю, – прошептал Гром в ответ.
– Знаю. Но шестеренку до сих пор не снял.
Левая рука стаббера сама собой потянулась к груди, нырнула под кольчугу и коснулась шершавыми пальцами зубчатого колесика, что болталось на капроновом шнурке.
– Это… немного другое.
– И что же? – надув губы, спросила Бо.
«Нашла время истерики катать! Ох уж мне эти женщины…»
– Напоминание. Но не о Великом Механике, а о том, откуда я родом.
Гром ожидал, что она взорвется, что скажет много не самых ласковых слов насчет их «дома», где требовалось лишь слепое поклонение и нездоровый цинизм. Люди в том обществе считались расходным материалом – до того, что вместо имен им присваивали порядковые номера, причем, дабы не плодить лишних чисел, новоиспеченные рабы наследовали имена умерших.
Собственно, так Бо и стала Шестьдесят.
«Шестьдесят…» – думал Гром, глядя на ее перепачканное лицо.
Даже грязь и шрамы, полученные в ходе тяжелых работ, не могли скрыть красоту, которой обладала эта девушка. Ей было двадцать девять лет, что, само по себе, считалось весьма почтенным возрастом для рабыни: немногие доживали до тридцати, а эта чаровница умудрилась в столь неказистых условиях еще и привлекательной остаться. Гром любовался Бо, восхищался ей и готов был весь мир отправить в тартарары, если от этого будет зависеть жизнь его возлюбленной.
Он ожидал, что Бо без стеснения назовет Зону трех заводов адом на Земле, но она не стала. Вместо этого ее пальцы, привычно-холодные, нащупали его мозолистую руку и сжали грубую кисть. Затем девушка посмотрела на него с неловкой полуулыбкой, которая совсем не вязалась с ее прежней едкостью, и тепло сказала:
– У нас будет новый дом, любимый. Где будем только мы трое. Я верю, что это возможно.
И он тоже не сдержался – улыбнулся и кивнул. Раз Бо в это верит, то так оно и будет. По крайней мере, Гром приложит все усилия, чтобы их мечта стала реальностью.
«Трое…»
Он снова и снова прокручивал это слово в голове. Конечно, до сих пор верилось с трудом, но факт от этого не переставал быть
