равно уже выдала себя. Выдавила в смятении:
– Должно, чернота у меня в детском месте.
Сордонг внезапно привстал и, дотянувшись до живота Ураны, стремительно ощупал его. Она еще ни отпрянуть, ни испугаться не успела, а он прытко уселся на место и заявил:
– Нет никакой черноты.
– Ой ли… – Урана запоздало подобралась, сжалась от страха. Вдруг причудилось, что Сордонг не пальцами трогал, а какой-то отдельный от лица глаз прикладывал к ее чреву и быстро убрал. Но глаз успел заглянуть сквозь одежду и кожу вовнутрь. В животе стало холодно и неприятно.
– Я – шаман, – пояснил старик. – То есть был шаманом… давно. Мой джогур ушел… Однако не весь. Кое-что осталось в руках и мыслях. Я коснулся тебя, и мои руки сказали, что ты совершенно здорова всеми местами, женскими и детскими, какие есть у бабенок. Твоя болезнь находится в голове и… – Сордонг усмехнулся, – в том молоте Тимира, который бьет, не выжигая живых искр.
От волнения Урана вначале не поняла, о чем толкует старик. А когда наконец смысл дошел, отчаянно покраснела.
– Кузнец работает со всякой рудой и камнем, – продолжал Сордонг, – а души иных камней, рассердившись, что их разбудили, могут наслать незримую немощь. И хотя человек-мужчина с виду здоров и не квёл в постели, его детоносная сила слабеет.
Урана вспыхнула еще ярче, прикрыла загорячевшее лицо рукой. Помстилось – щеки сейчас огнем воспылают. В мозгу зазвучали предсмертные слова свекрови: «Ждали не мастерицу шить». Вспомнилось, как в детстве матушка Тимира заставляла уступать мужу в мелких ребячьих ссорах. Как отец выговаривал сыну за попытки помочь маленькой супруге: «Ты – человек-мужчина. Ты – глава и опора семьи, хозяин и господин! Твоим ли мастеровитым рукам пачкаться в навозе? Пусть о коровах и доме думают женщины, а у нас с тобой есть кузня!» Предстало перед Ураной и хмельное от кумыса, виноватое и одновременно вызывающее лицо мужа, когда он под утро являлся с праздничных гулянок. Ей было ведомо: бабы жалеют Тимира. Такой мужчина, ах! Высокий, красивый, наследный мастер! Молодой, но уже почитаем народом, избран аймачным главой!
Память язвила, припоминая косые взгляды кумушек, их нарочно громкие перешептывания: «Упрямец наш старшина, не берет себе младшую баджу. Бережет бесплодную женку. А чего нерожайку беречь-то!»
Сордонг словно воочию созерцал мысли Ураны. Она ведь порой и сама подумывала, что детей нет не по ее вине.
– Муж перестанет любить тебя, если ты ему об этом обмолвишься, – произнес старик.
– О чем?
Сордонг засмеялся. Он и впрямь видел мысли насквозь.
– Мужьям не нравится, когда об их вине говоришь. Лучше найти для утех другого, обмануть кузнеца и родить дитя. Пока не поздно. – Старик скользнул по дородному телу женщины изучающим взглядом. – Пока ты сама еще в силе и привлекаешь мужчин.
Далеко же зашел разговор! Урана встала, стараясь не показать, как она обескуражена и возмущена.
– Пойду. Где тут тропа, что приведет меня к дому?
Сордонг вызвался проводить. Ей теперь было противно стоять даже в трех взмахах руки от него. Еще досаднее от своих же признаний. Но помешкала и не стала отказываться. Пусть не надеется, будто его забоялась. К тому же темнело. Она вряд ли скоро нашла бы дорогу домой, а там коровы не доены. Муж, поди, сердитый сидит у окна, ужина ждет.
Вроде недолго шла Урана за стариком по тропе, ставшей неожиданно прямой и широкой, а дым из труб Крылатой Лощины показался совсем неподалеку. Сордонг весело махнул рукой:
– Вон твой аймак.
Она сдержанно кивнула:
– Благодарствую.
Сордонг с едва приметной усмешкой заглянул ей в глаза:
– Я могу помочь, чтобы в твоем детском месте завязался росток.
Урана отшатнулась в ужасе.
– Э-э, чего меня пугаться, – хихикнул он. – Хотя мысли мои полны телесных желаний, но нижние мышцы, утешители женщин, давно иссякли. Не то я имел в виду, о чем ты забеспокоилась. В моей воле сделать тебя матерью, зачавшей от мужа-кузнеца. Если надумаешь – приходи. Вот тропа к моему жилищу.
Дома Урана обо всем промолчала. Слова вперекор не молвила разгневанному Тимиру. Сам утих, видя, что жена не в себе. Она подоила коров, разлила молоко по чашам для сбора сливок, ужин на стол собрала. Но только руки двигались, а Ураны здесь не было. Урана летала в мечтах. Впрямь летала – с люлькой на облаке, пушистом и белом, как шкурка лебяжья, осиянная снизу лучом. Ночь
