Цветные пятна замелькали перед глазами… Словно собственным телом, но как-то издалека и не больно ощутила она частые проколы костяной иглой и продергивание жильной нити. Потом познала волнение выделанной шкуры в режущем скольжении ножниц. Вдыхала запах железа. Слышала натужный скрип тупых жующих зубьев лиственничной кожемялки. Вместе с мездрой вбирала кислую слизь рыбьих потрохов и забродившее молоко… Много предшествующего в истории своего одеяния пережила она, пока не узрела пестрого тельца. Он беззаботно пасся на летнем лугу. В телячьем упитанном теле бежало живое круговращение крови… и на этом женщине едва удалось остановить разошедшиеся воспоминания платья.
Оказывается, все на свете имело память и помнило свои весны, как человек помнит юность и детство. Кюннэйя подумала: глядя на человека, не видишь его памяти, потому что она запрятана в голове. Интересно, а если коснуться головы пальцами, раскроется ли чужая память, побежит ли назад? Заставит ли переживать вместе с человеком значимые события его жизни? Коли так, можно было б узнать кое-что из того, чего не договаривает или скрывает от нее Сарэл! Ночью, когда муж уснет крепче, Кюннэйя возложит сомкнутые пальцы на его темя и…
Она вздрогнула: это хуже, чем подглядывание. Пожалуй, даже чем воровство! Мысли вещей просты и прямы, а человек – не вещь, которая радуется согласию послушать и готова рассказать о себе все.
Люди, не обладающие внутренним зрением, чувствуют вещи лишь внешне. Могут определить влажность или сухость, гладкость, шершавость, мягкость, жесткость и тому подобное, касаясь вещи рукой. Но не сумеют ответить, был ли предмет, на ощупь сухой сегодня, влажным вчера. Человеческое зрение слепо к прошлому времени. Слепо так же, как ощущения. Оно не способно видеть даже очень близкого прошлого – только что прошедшего мига.
Потрясенная, женщина весь день провела в диковинных мыслях, неизведанных раньше. Брала в руки разные вещи, углублялась в их настоящую суть и видела радости, боязни и боли душ, бывших некогда животными и деревьями. К вечеру, едва не задохнувшись от обилия вошедшей в нее чужой памяти, напугалась и прекратила странные опыты. Могла бы, наверное, проникнуть еще дальше и глубже, но уразумела, что если даст себе увлечься, то рискует потратить на одно-единственное чужое воспоминание собственную жизнь. Ведь каждое событие, происходившее с тем же платьем, заключало в себе целый мир созданий, которые принимали участие в его бытии. Они тоже помнили свое. Одно связывалось с другим, другое с третьим, и так до бесконечности. Поэтому, поняла женщина, мозг человека устроен помнить лишь важное для него, а ненужное забывает бесследно. Постаралась больше не влезать в чьи бы то ни было воспоминания и усердно очистила свою память от мусора посторонних мыслей, ненароком подхваченных чуткими пальцами.
За Кюннэйей закрепилась бы удаганская слава, если б не муж. Он строго-настрого запретил ей рассказывать кому-либо о видениях. Сарэл жалел жену. Или просто не хотел торопить события, считая, что ее дар, как семечко в цветке Месяца белых ночей, еще не вызрел. А может, предвидел несчастья, бродящие рядом с джогуром – противоречивым гостинцем Кудая, чьи три лица редко приходят к согласию.
Чтобы не сидеть без дела, старуха принялась перебирать содержимое корзины. Порошок из корней багряных цветков-шишек, разведенный в растопленном медвежьем жире, поможет унять кишечные боли. Горькие концы болотного волоса – рвотное средство. Корешок голубого весеннего цветка, нежного лепестками, мягок на ощупь, как кисточка рысьего уха, а на вкус ядрен и желчен. Сумеешь сварить забористый настой – пойдет внутрь для рубцевания желудочных язв и зубы лечить. Вот и корень растения-воина повезло найти, лют и кусач в зелье.
Не особливо щедр осенний лес, но если делится накопившими силы к зиме корешками, снадобья из них получаются крепкие и сердитые на болезни. Эмчита осталась довольна сегодняшним сбором. Да, но где же вилка-копорулька? Слепая тщательно прощупала дно корзины. Нету! Когда выронить успела?
– Берё! – кликнула собаку.
Верный поводырь тут же прибежал на зов, шумно дыша.
– Вилку потеряла, – пожаловалась Эмчита. – Понимаешь? Чем теперь корешки выкапывать буду? Руками не смогу, слабы, и ногти обломаются. Новую кузнецу заказать, так расплачиваться нечем. Ищи!
Пес сообразил, улизнул из-под руки. Пусть по тропе порыщет, авось да найдется «колдовской» инструмент… Старуха усмехнулась. Несведущие называли ее колдуньей. А то и ведьмой.
Невеликой птахой в волшебных делах считала себя Эмчита. Куда ей до шаманов, до их разговоров с духами, чудес и камланий, от которых и жуть, и восторг! Подумаешь, разбирается в травах и лечит, смыслит в иноземной речи, иногда видит чужое прошлое и то, чего не видит никто. Не внешним зрением, конечно. Наружных глаз у Эмчиты давно уже нет. Однако внутренние очи по милости Кудая все еще живы, хотя с годами тоже начали слабнуть… Самой не понять, где они находятся – то ли в голове, то ли в сердце. Подобных Эмчите называют людьми с вещей плотью, открытой в миры.
