гардеробы, пристрастия, орудия убийств, ласки и боль, все остальное, самое важное, сакральный центр, не поддается изменениям. Она обросла воспоминаниями, но нечего вспомнить, видимый лоск, как кожа, сходит от пары резких ударов ножа, избирательная память вновь выхватывает: шапочка, мантия, Боб, фонарь, мужчина и пес, море, да, дальнейшее напоминает море, его трудно рассечь на отдельные волны, протуберанцы, белую слякоть и трупы медуз на пляже, отдельные рыбы и косяки, вот что остальное, годы спутаны в узел, шестая эклога, пятая буколика, семнадцатый мужчина, магия чисел дает нескончаемый набор вариантов, комбинации плоти подошли к концу в тот год, что ознаменован Гретой Гарбо, Гарбо катилась к закату, маячила очередная и безликая цель, наименование, подъезд, сигарета, детское тельце, ночь упала вниз, небо скрутило запястья, Бартоломей (он уже сменил имя) сказал «ты надоела нам, Грета, ты надоела нам…»
Как бы ни выглядел Дом, внутри его оставалось что-то подобное сердцу, неизменяемый угол или стержень, эта комната не была похожа ни на что и подходила лишь для того, что общно называется мессой. Из черного мрамора, украшенная цветами, несколькими метрами мужских кишок, пуповинкой мертворожденного и чего-то еще, была сделана Черная Марта, или Черная Кали, или Черная Мадонна – имя не имеет значения; неведомое божество Дома, оно единственное знало ответ «да» или «нет», Бартоломей называл ее Эрешкигаль-Дасшагаль, небесная мышца. Она знала все ответы, жить или нет, но никогда не отвечала; вокруг нее собирались чудовища, Грета наблюдала, как они бьются и корчатся, зная, что даже им нужен какой-то нексус, чтобы обвинить его в пропасти, боготворить ради смысла, нужна была эта безжизненная Дасшагаль, статуя уродливой женщины, чтобы нарицать ее, коверкать, к чему-то стягивать всеобщую бессмысленность; они придумывали обряды и обращения, бились вокруг нее, оргиальный воздух окутывал Эрешкигаль, но она никогда не отвечала своим паломникам, она была всегда, она будет, она будто хранила заповеди Иного Народа, но Грета не могла понять, почему именно она, почему именно так и не иначе, почему она есть, почему нет ничего другого, черная королева тех, кто в фарсе инфернальной поволоки дурил смертных развратом и роскошью. Грета принимала участие в оргиях у ног статуи, теплый член Джеффи Невенмейера, рукой она задевала ногу Богини, колючий мраморный остов, и представляла Башню на морском дне, скользкое нечто внутри живота, как беременность или ВИЧ, нельзя сказать точно, а Дом менялся на глазах прямо во время этой вечности, семяиспускание, следующий, следующая, холодные пальцы оставались мрамором, менялись эпохи, выраженные кишками, и эти кишки обвивали шею Дасшагаль, будто знача бесконечность Грет, которых насиловали у массивного изваяния, бесконечность кругов – в этих бусах, браслетах, и тленность в черепках, пуповинках, в оргии, которая, как море, Грета распадалась на составляющие, Греты уже не было, но Грета была… холодная, как Дасшагаль, позабывшая свое истинное имя, прямо как черное божество Иного Народа.
Поэту кажется, что он на дне, смотрит со дна, на каком-то кругу разврата – то ли система, то поэтичность именно Греты – и саможестокости, любая тварь становится поэтом, и хорошо, если она не пишет стихи; эта единственная интенция – быть поэтом, единственная закономерность – желать смотреть из самой глубины, и никогда не всплыть. Будто это следствие – лежать под ноги Дасшагаль – той причины, что Артюр Рембо встречает зеленоватого ангела французской базилики на Сен-Жермене.
Правило, правило и еще одно, и еще; все их помнит лишь только Богиня, мизинец Дасшагаль, обвисшие груди Дасшагаль… Грета в панике своих беспокойных снов, она кричит «Боб», она кричит другие имена, но не хочет быть ни с Бобом, ни с кем-то еще, ни с Барто… ни с Бенедиктом, она прошла с первой ступени магистерской мантии сквозь горностаевые мантии к первым стадиям разврата, затем вторым стадиям разврата, от банального разврата – к боли, в неприкаянности и невиновности – к убийству, вначале одному, хорошо спланированному убийству – это был коммивояжер, затем к череде, а потом к массовым казням, кровавому пиршеству руками Бенедикта и Варфоломея; Грета была наблюдателем, участником, жертвой. Она встретила своего будущего мужа в парке, и он сказал ей: «Я дам тебе все, и ты мне тоже, это полностью равноправный брак, богоподобное слияние, но я потеряю жену, а ты потеряешь все, если нарушишь правило, по которым живет Дом… мы подчиняемся только ему, великому и вечному Дому, я дам тебе вечную жизнь, вечную перемену, нескончаемость, а потом отниму нескончаемость, перемену, и оставлю лишь вечную жизнь, ты будешь вечно жить с ощущением утраты, как герой «Голема», чья жизнь ощутила свою тщетность после потери, вечная жизнь с надрывом… стержень в сердечной мышце, ты будешь моей женой?». Грета вначале не поняла, приняла такие слова за голый романтизм, изысканность мысли мужчины и его пса, господин Бомонд изъяснялся тысячью наречиями, тысячью языками, Иуда Искариот и его колени, Бомонд объяснил ей, в чем суть нескончаемой игры Дома: год за годом и следом столетиями Дом выбирает женщину в свои хозяйки, и та будет править Домом, пока выполняет нехитрые правила. Около четырех тысяч правил. «Ты можешь их изучить, можешь запомнить, четыре тысячи абсурдных правил: не смотри на Пикассо; не чисти зубы – или чисти зубы; каждый человеческий день божественная Дасшагаль выбирает одно из правил, теория случайных числе в действии, и только одно правило работает каждые сутки, никто не знает какое, и ты не будешь знать какое, но если нарушишь его – выйдешь из Дома вон и никогда больше не найдешь Дом, никогда больше не услышишь о Нас, никогда не увидишь Нас… по теории вероятностей, ты можешь выигрывать вечность, по теории вероятностей – ты можешь проиграть уже завтра, ведь никто не знает, даже сама Дасшагаль, какое
