Да, его не трогали, но остальным повезло меньше. Живые попадались редко. Чаще ему приходилось перешагивать через тела, распростершиеся на тротуаре в самых неудобных местах. Некоторых смерть застигла в машинах; эти таращились невидящим взглядом из-за разбитых стекол, словно удивляясь, что гений Генри Форда не сумел их защитить. У большинства увечья ограничивались единственной раной в ухе, хотя в некоторых было уже трудно признать недавних ньюйоркцев, еще вчера ворчавших на изменников из Капитолия и препиравшихся с женами. Многих покрывала бурлящим ковром та же неопределимого цвета масса, что и все вокруг. Схлынув, каждая стайка оставляла за собой бугор бесформенной плоти, пульсирующей рваным сердечным ритмом. Все происходило в глухой тишине, и звук собственных шагов казался Фэрнсуорту богохульством.
На Батлер-стрит ему встретилась живая собака – рыжая дворняга, забившаяся в угол у парикмахерской. Прежде чем он успел что-то сказать или сделать, сверху спикировала крылатая фигура, подхватила животное под брюхо и вместе с ним исчезла в проулке.
Он не знал, сколько времени заняла эта прогулка и каких опасностей избегнул по пути, и тем не менее стоял теперь у жерла котлована и наблюдал, как в теле Нью-Йорка открывается зияющая язва, набухая и ширясь с каждой волной бесцветных телец.
Догадаться можно было с самого начала. Двадцать лет назад он отдал полсотни за рассказ о той самой земле, которую попирали сейчас его ноги. Тогда этот район назывался «Паркер-плейс», а на месте котлована стояла церковь. С тех пор от нее осталась лишь груда раздробленных камней да цветные осколки витража.
Мог ли он подумать, что в тех нелепых фантазиях скрывалась хоть толика истины?
До него доходили слухи, что в Бруклине снесли очередную церковь и вместо нее хотят устроить мемориал какому-то мученику домифической эпохи. Мог ли он подумать, что речь шла о Роберте Сейдеме?
Мог ли подумать, что где-то под землей вновь открыла зев бездонная впадина, которая считалась запечатанной раз и навсегда?
Он многое понял слишком поздно, но ошибки эти принадлежали другому – беспомощному созданию, трусливо бежавшему от предназначенной ему судьбы. Оно ушло навсегда – вместе с доктором Паркинсоном, с близорукостью, со своей жалкой похотью и загаженным разумом. Чужая необоримая воля переписала его набело, перечеркнув даже имя. Фэрнсуорт. Фэрнсуорт. Фрн-н-с-т.
«Обращаем Ваше особое внимание на то обстоятельство, что до определенных пор попытки установить с Нами какой бы то ни было контакт крайне нежелательны. Спешим заверить Вас, джентльмены, что в надлежащий час Мы сами будем искать встречи с Вами. С наилучшими и искреннейшими пожеланиями, Эдвард Софтли».
В сияющей бездне, клокотавшей под ногами, уже проступали очертания Той, что ждала за гранью – тысячеликая луна, спутница ночи, матерь теней. Усталое солнце дрогнуло и отступило, отдавая Ред-Хук во власть иного света, иных законов.
Боль в глазах – вот и все, что осталось от Фэрнсуорта.
Сжав в лапе кусок вишнево-красного стекла, его преемник двумя точными ударами поприветствовал новую эпоху.
Мне кажется, или общий настрой в письмах становится все более безысходным? Или это я сам в своем затворничестве уже не вижу никакого просвета?
Отшельник из Провиденса, наверное, ощущал нечто подобное. Невыносимо страшно чувствовать себя носителям тайного знания и не иметь возможности рассказать об этом. Точнее – сказать-то можно, но вряд ли кто поверит. У меня немного другая ситуация: я сам не хочу, ибо не вижу смысла. Они уже здесь, Мифы пришли навсегда, и моя правда ничего не изменит. Любое сопротивление давным-давно подавлено, недовольные уничтожены или изменены, государственные деятели стали марионетками. А самые могущественные державы мира превратились в арену столкновения ИХ интересов.
Люди сами по себе больше никого не интересуют. Так что лучше пусть и дальше пребывают в неведении. А мне остается лишь скрупулезно фиксировать факты и домыслы моих респондентов, надеясь, что когда-нибудь найдется человек решительнее скромного исследователя. Я всего лишь наблюдатель. И вместо дара Предвидения, как у Затворника, я получил лишь дар молчания.
Мифы сродни неотвратимо надвигающемуся товарному составу. Ему некуда свернуть, и уж тем более бесполезно пытаться его остановить. А если все-таки рискнешь, держись. Правда о себе самом, открывшаяся внезапно и неотвратимо, как слепящий свет фар локомотива, иногда бывает пострашнее самой суровой кары.
Акримония мисс Галор
Анна Дербенева
Детектив Натан Элерт понял, что сильно влип, когда увидел трупы своими глазами.
Это были те же бомбисты, которых пресса столь щедро одарила вниманием накануне. Их имена, вписанные в историю города крупным шрифтом передовиц, красовались на заголовках с неделю. Они прославились черными делами и окончили свои дни подобно скоту на бойне.
