Я хмыкнул и сделал пару глотков. Знакомый, непреходящий вкус. И привкус знакомый. Но в кабинете появилось кое-что новенькое – афиша на стене. Полудюжина аппетитных девиц представала в образе валькирий на сцене какого-то кабаре. В их вызывающе накрашенных, утрированно грозных лицах и картинных воинственных позах мне почудилось что-то зловещее – как будто эта невинная пародия могла отбросить преувеличенную тень и впрямь вызвать дев-воительниц, чтобы те собрали кровавый урожай. Надписи на афише были выполнены готическим шрифтом – действующие лица, адрес казино и дата премьеры: 1 сентября 1939 года. Стало быть, дела прошедшие. На всякий случай я порылся в памяти – не случилось ли чего-нибудь важного в тот день, – но так и не вспомнил. Иногда мне кажется, что всякий раз, перемещаясь сюда, а также при каждом возвращении, я весьма избирательно утрачиваю фрагменты воспоминаний. Это меня тревожит, впрочем, не слишком сильно. Кто бы сохранил рассудок или хотя бы нормальный сон, не обладая счастливой способностью забывать?
И все же. Что-то безнадежно ворочалось в мозгу, словно замерзающий нищий под запертой дверью. 1 сентября 39 года. Бесполезно гадать, что это означает. И спросить не у кого. Разве что у секретарши? Но вспомнив, как выглядит Ингрид в Послесмерти, я лишь поежился и прошел мимо нее, по-прежнему старательно отводя взгляд. А вот существо, сидевшее за печатной машинкой, взгляда не отвело, и я ощущал его кожей под тканью костюма, будто прикосновение кисти, смоченной в слабой кислоте. Я шкурой и нутром чуял: существо ждет, когда я совершу ошибку или нарушу контракт. И будет ждать вечно.
Я спустился по темной лестнице. Избавившись от взгляда Ингрид, почувствовал себя гораздо лучше. Началось мое путешествие в мире, который, несмотря на отсутствие цвета, был для меня не таким пошлым, серым и скучным, как оставленное за ширмой прозябание без смысла и любви. Здесь от меня кое-что зависело. Здесь таких, как я, не считали на миллионы, бесследно унесенные временем и пропащие, словно мертвая пыль.
Я миновал безмолвного швейцара и вышел на улицу. Тени текли мимо и сквозь меня, появлялись из стен и исчезали в стенах. Кое-кто из них безуспешно пытался покончить с собой. Бесплотные и нетленные, лишенные окончательного выбора, они тщетно стремились впечатать слово «самоубийство» в обманчиво податливую глину призрачного города… затем вставали и брели дальше, словно отторгнутые дети, навеки лишенные дома и родительского благословения. Некоторые волочили за собой, как проклятие, оборванные веревки, россыпи кровавых иероглифов, выпущенные кишки… Это заставляло задуматься, не жаждем ли мы порой того, что по сути своей является невыносимым. Есть вопросы из разряда самых неприятных, ответы на которые приходят, когда уже поздно и ничего нельзя изменить.
Мой «майбах» (нет-нет, не «цеппелин», а старый добрый «W5») стоял возле тротуара. К нему подкатили на велосипедах двое мальчишек и стали заглядывать внутрь. Братья Пайфер. Я их помнил, они меня – нет, несмотря на то что мне была поручена доставка. Для них всегда все заново. Бесконечное детство. Можно позавидовать, если не знать, что они сожгли дом, в котором заживо сгорели их родители и шестимесячная сестренка. Сожгли баловства ради, по недомыслию. Вижу их здесь уже не первый раз. Вероятно, Хозяин до сих пор не решил, что с ними делать.
Я закурил сигарету. В Послесмерти это полезная привычка. Тени недолюбливают дым. Может быть, им чудится в нем злая пародия, издевательский намек на еще более зыбкое, совсем уж эфемерное существование. А может, дым просто искажает и без того перекошенную реальность.
Я подошел к «майбаху» и выдохнул в сторону братьев-поджигателей. Они отскочили и принялись швырять в меня комьями грязи, похожими на сгоревшие волосы. Вот недоноски. Вредные, назойливые и никому не нужные – но пока не настолько, чтобы истлеть.
Я на бешеной скорости двигался внутри гигантской тени Берлина. Еще одна проекция моей памяти… однако не только моей, и в этом таилась страшноватая неопределенность. Тут-то никто не поручился бы за мою «надежность», даже я сам. Но Хозяин, видимо, счел ее удовлетворительной. Ведь и мы в обычной для нас жизни, садясь в таксомотор, доверяемся водителю и, как правило, попадаем в нужное место. Как правило. Но не всегда. Мало ли что случается по дороге…
Ездить в Послесмерти можно очень быстро, когда привыкнешь к мельтешению теней. Поглощая сумерки, поглощаешь и их. Сигаретный дым тут уже не помощник, он всего лишь застилает поле зрения и мешает отличить иллюзорное препятствие от реального. Попробуй не жмуриться, врезаясь в какой-нибудь восьмитонный «хеншель» на встречной скорости под сто пятьдесят километров в час. Перед столкновением непроизвольно сжимаешься; само мгновение, когда тень проходит сквозь тебя, не сравнить ни с чем. Я называю это поцелуями призраков. И в этот раз их было предостаточно. Мое сознание изнывало от жестокой щекотки. Тогда зачем я делаю это, спросите вы. Чтобы почувствовать себя живым.
Сворачивая на Мантойфельштрассе, я сбросил скорость. Начиналась самая ответственная часть работы, и, значит, уже было не до шуток. Еще ни разу я не подвел Хозяина, и не хотелось проверять, какими будут штрафные санкции, если подведу. Дом номер тридцать один стоял при пересечении с Вольдемарштрассе. Я остановил «майбах» за углом, в нескольких десятках метров от
