– Просто так спрашиваешь? – нахмурился солдат. – Или на самом деле знать хочешь?
Что-то нехорошее мелькнуло в его взгляде, недоброе, страшное. Старик испугался, отвел глаза.
– Мы уже прорвали оборону и шли на Выборг, – сказал солдат, – как вдруг вокруг мертвецы начали вставать. Все солдаты, которых мы убили, поднялись и набросились на нас, только теперь пули им были нипочем. И те наши, кто погибал, тоже вставали и дрались уже на их стороне. Эх, мать, ну и страху мы тогда натерпелись! Драпали так, что штаны теряли. Из боя ушли, думали, выжили. А вот хрен! Чертовы финны! У них в каждой деревеньке, в каждом хуторке мертвецы прятались. Я два года выбирался из тех мест – и сам сейчас не верю, что выбрался. Два года я жил среди мертвецов! Проклятый Маннергейм превратил половину своей страны в ад, лишь бы она не досталась Советам… Говорят, он плохо кончил – сошел с ума и превратился в какую-то морскую тварь, скользкую, как сопля. А его мертвецы так и служат ему – и тем, кто его таким сделал… Эх, мать…
Старик мало что понял из сказанного, но выяснять побоялся.
– Я видел это много раз в финских деревнях и на границе, – продолжал солдат, глядя в окно и качая головой. – Сначала всегда появляется один мертвец из местных. Его называют вербовщиком – он ходит от дома к дому и несет смерть. Если его не остановить, он отправит на кладбище всю деревню. А потом появляется другой мертвец – его зовут поводырем…
– Прекрати это, – прошептал старик, закрывая ладонями уши. – Прошу – прекрати…
Ночью солдат вышел на улицу, глянул на звездное небо, прислушался и сразу определил, откуда ждать страшного гостя, – в северной стороне такая тишь стояла, что казалось, будто нет там ничего: ни бессонных пичуг, ни травы с деревьями, ни насекомых – только черный бездонный провал прямо в звездный космос, в вечный безмолвный вакуум, в другой мир.
– Эх, мать, – выдохнул солдат и поежился.
Он вернулся в дом, оставив дверь открытой. Заглянул в комнату, где на печи и полатях спрятались хозяева – все восемь человек. Задул лампадку, отвернул к стене икону, тихо перешел в сени, где сидел деревянный болван с живым куриным сердцем внутри, и начал доставать из торбы странные предметы: камень, похожий на череп, изогнутый медный нож, костяной рог, железный крюк. Разложив все свое имущество, солдат куском мела нарисовал какие-то знаки на стенах, начертил рассыпающей головешкой несколько символов на пороге и опустился на колени перед самым входом. В правой руке он держал нож, в левой – крюк.
Солдат был совершенно спокоен – дело свое он знал хорошо, а смерти давно не боялся.
У него еще оставалось немного времени – он чувствовал это. Вербовщик сейчас был далеко – прятался где-то на окраине, в какой-нибудь сырой яме, или на илистом дне пруда, или даже в болоте, где полно пиявок, лягушек и червей. Вербовщик набирался силы – той непонятной чужеродной силы, что возвращала к жизни покойников и убивала живых.
– Николай, – тихо позвал солдат и взял в руки маленький бубен, испещренный узорами – возможно, письменами на нечеловеческом языке.
Он почувствовал, что где-то в северной стороне словно вздрогнуло что-то – холодное, скользкое и мертвое.
– Николай, – повторил солдат чуть громче и один раз ударил пальцами по сухой натянутой коже. – Иди к нам. Иди сюда.
Тишина давила на уши. Темнота обжигала глаза.
Время еще оставалось – минута, две или три. Пока можно было сбежать, покинуть этот дом, эту деревню – вербовщик не уйдет отсюда, он будет преследовать только тех, кого знал при жизни лично.
– Я жду тебя, Николай, – сказал солдат, и ему показалось, что он слышит ответ.
Где-то там, на севере, в бездонной тишине родился странный звук: то ли вздох, то ли всхлип, – это мертвый вербовщик Николай наконец-то выбрался из своего убежища и направился на зов.
– Ну вот и хорошо, – сказал солдат.
Он открыл дверь пошире и подпер ее осиновым дрыном.
В избе было жарко, но людей, спрятавшихся на печи и полатях, бил озноб. Шутка ли – знать, что все двери для смерти сейчас открыты, все засовы сняты-откинуты. И надежда только на безвестного дезертира, который и имени-то своего не назвал, а лишь пугал всякими небылицами.
Щелкал маятник ходиков.
Цвиркал под печкой сверчок.
Потом птица в окошко стукнула – и все стихло, даже часы встали.
Дед вцепился в берданку, выглянул с полатей из-за корзин и тут же назад спрятался – в избе темень, хоть глаз выколи!
Но только… Чу!.. Что это?
Будто вздох.
Или всхлип.
