На перроне Северного вокзала, когда Вазэм вышел из Энгьенского поезда, кто-то его окликнул. Это был тот же господин.
– У вас найдется время выпить со мною чего-нибудь?
Вазэм знал, с каким нетерпением его ждут. Но он был не из тех, кто упускает возможности. Самое незначительное приключение само по себе возбуждало его. Кроме того, он обожал кафе, хотя не мог их часто посещать. Опрокинуть рюмку-другую у стойки, как это делает кучер, лошади которого ржут на улице, – в этом для него не было ничего соблазнительного. Но сидя за столиком, перед хорошим напитком, он вкушал всякого рода удовольствия, в том числе и от выпивки. Жар в теле и горький водочный привкус оживляли его природный оптимизм.
– Если хотите, пойдем в кафе напротив. Это – бельгийцы, почти мои земляки, оттого, что я родился на севере, близ границы.
– Вот как? Мои родители тоже из тех мест.
– Точнее – откуда именно?
– Из Па-де-Кале. Моя фамилия Вазэм.
– Да, там такие фамилии встречаются.
Когда они уселись, господин присмотрелся к Вазэму внимательнее, чем при первой их встрече, и с известной симпатией. Сколько лет этому мальчику? Двадцать, судя только по телосложению. Восемнадцать, если поглядеть на его лицо и глаза. Но неужели он уже завсегдатай ипподрома?
Чувствуя на себе любопытный взгляд, юноша Вазэм потягивал скромно свой аперитив. Принял вид рассеянный и смирный. Ни на что в частности не надеясь, без какого-либо определенного расчета, он хотел внушить доверие собутыльнику. Но отнюдь не довериться ему вслепую. Склонность к приключениям не делала его дурнем. Он даже мог сколько угодно врать, если это нужно было ему для притворства или фанфаронства.
– Вы часто посещаете скачки? – спросил его господин.
– Довольно часто.
– Я как будто видел вас в Отейле.
– В Отейле и в других местах.
– Вы играете за свой счет?
– Да…
Вазэм приготовился сочинять. Уже рисовал себе жизнь молодого спортсмена, которую бы ему легко было многословно описать. Подробности всплывали бы по мере надобности.
Но, к большому его удивлению, он оробел. Ему показалось очевидным, что господин не поверит ни одному слову из всех этих росказней и составит себе о Вазэме совсем не хорошее представление, а этого очень боялся Вазэм.
Тогда он поправился:
– Но главным образом за счет мастерской.
– Как так?
– Не ежедневно, но раза три в неделю, а то и четыре, смотря по спортивному календарю.
Он старался изящно выражаться. Избегал интонаций предместья.
– Насколько я понимаю, вы возите в тотализатор ставки своих товарищей по мастерской?
– Вот именно.
– У вас не бывает затруднений в связи с вашим возрастом?
– Я изворачиваюсь.
– А хозяин ничего не говорит? Вероятно, он тоже играет?
– Нет, он не играет. Ему бы и хотелось, пожалуй, но он воздерживается, чтобы мы чувствовали его неодобрение.
Вазэм собирался высказать несколько весьма непринужденных соображений, вроде, например: 'Чихать нам на хозяина. Ему только и остается помалкивать', но он рассудил, что этот господин тоже, быть может, хозяин (так назвал его господин Поль по телефону) и что, помимо грубости этих выражений, самый смысл такого замечания мог бы его покоробить. К тому же Вазэм ощущал в этот миг свое уже давнее уважение к хозяевам, а особенно к положению хозяина. Он представлял себе, как будут когда-нибудь по телефону говорить: 'Передайте вашему хозяину, господину Вазэму…'. Желанные вещи – тайны автомобиля, уютное сидение в кафе, прогулки перед трибунами с красивой актрисой – живо рисовались его воображению то на большем, то на меньшем расстоянии от него, Вазэма, как раз в той мере, в какой он сам удалялся и приближался к этому рангу хозяина, которому он иногда отказывал в уважении под влиянием разговоров в мастерской и порождаемого ими настроения.
Он предпочел поэтому сказать самым умеренным тоном:
– Такой, понимаете ли, завелся порядок. Хозяин несколько связан. Разумеется, он этим пользуется, чтобы при случае давать мне поручения.
– Так что ваши товарищи спокойно доверяют вам свои деньги. Они вас, очевидно, считают человеком надежным. Много их в мастерской?
Этот вопрос немного встревожил Вазэма. Не попытка ли это узнать, много ли у него денег в кармане? У Вазэма в уме пронесся ряд страшных приключений: обмен бумажниками, надувательство с мнимым кладом, с испанским наследством, не говоря уже о простой карманной краже или о разных формах западни. Кража и западня маловероятны; у господина этого не было ни малейшего сходства с бандитом. Но более тонкое мошенничество? Какая-нибудь плутня, с трудом парализуемая? Вазэм призвал на помощь все свое знание людей и всю физиогномику. Помощь от них была невелика.
– О нет, – ответил он, – пять или шесть человек, и ставят они мало.
Нет, положительно, этот господин не был одним из тех жуликов, которые зарятся на какие-нибудь жалкие двадцатифранковики в чужом кармане. Нечто в его наружности говорило, что он 'выше этого'. Может быть, он и был опасен, но с другой стороны, о которой Вазэм не имел никакого понятия.
– И ваш хозяин терпит из-за пустячных ставок, чтобы вы пропускали не знаю сколько рабочих часов, чуть ли не дней? Ведь когда вы ездите в Энгьен или Трамбле… Это что за мастерская?
– Живописная.
– Живописная?… О, конечно… Но…
Господин смотрел на Вазэма. Речь, очевидно, шла о мастерской художников, и такое богемское отношение к делу уже не удивляло его. Даже 'хозяин', какая-нибудь знаменитость, увешанная лаврами Изящных Искусств, ворчал, должно быть, только ради приличия. Но этот молодой человек нимало не смахивал на начинающего художника.
– Но… Какого рода живопись?
– Художественные плакаты, буквы… Исключительно артистическая работа. Ею славится наша фирма.
– Ага, понимаю…
– Самый старый из нас, его зовут Пекле, очень талантлив. Он пишет пейзажи, людей, животных. Он мог бы выставлять свои картины, если бы хотел.
– Да, да. А вы учитесь этому ремеслу?
– Да.
– Или якобы учитесь. Потому что если вы проводите послеобеденные часы на скачках…
– Утром я растираю краски. Мою кисти. Иногда приготовляю смеси. Это редко поручают ученикам: надо иметь необычайно верный глаз…
Он поразмыслил и закончил тоном, внезапно разочарованным:
– Конечно, я понимаю, что это неважная школа.
– Что даст вам это в будущем?
Вазэм скромно пожал плечами, сделал гримаску.
– Сколько в час может зарабатывать в настоящее время живописец вывесок?
– Пекле, кажется, получает франк и двадцать пять сантимов.
Назвав эту цифру, которая вдруг ему показалась жалкой, Вазэм понял яснее, чем когда-либо, насколько он выше занимаемого им положения.
– Вам нравится это дело? – говорил господин. – Оно вам что-нибудь сулит?
