Свет, струившийся в ней, — голубой, обжигающе холодный, уносил ее вдаль, в края, где она вновь обретет покой. В рай после ада. И вдруг она услышала звук, похожий на птичью песню. Малиновка? Или лепет младенца? Малышка Элора! Элора, которая осталась там, в прежнем мире! Беззащитная перед Мартой. Перед злом. Нет! Этого не будет! Она заберет ее с собой. Альгонда сжала кулачки.
Филиппина вздрогнула, когда пальцы Альгонды до боли сжали ее руку. Губы больной, по-прежнему пребывающей в беспамятстве, шевелились. По губам явно можно было прочесть одно слово — «Элора!»
Филиппина высвободила пальцы и подбежала к колыбели. Малышка была очень бледна, почти как и ее мать. Взяв ее на руки, не совсем понимая, зачем это делает, она положила девочку на грудь матери — лицо к лицу, губы к губам… И отступила на шаг, даже не пытаясь постигнуть происходящее. Закусив губы, чтобы не заплакать, она стояла и ждала, что они обе вот-вот умрут. Дыхание матери и дочери слились…
«У смерти и рождения один запах…»
Эта мысль пришла Альгонде в голову, когда она обняла крошечное тело дочери. И провалилась в море голубого света.
— Когда вам стало известно, что она жива? — холодно спросил Жак, едва за ним и Сидонией закрылись двери. В комнате они были одни.
Она стояла и смотрела на него, сжав руки за спиной, чтобы скрыть дрожь, и гордо вздернув подбородок. Слишком долго эта тайна терзала ее!
— Со дня ее фальшивых похорон. Я увидела ее лицо в окне. Она смотрела вниз, но глаза у нее были странные, пустые. Это была она, Жанна, и в то же время…
Она замолчала.
— Я очень ее любила, Жак. Это правда. Поэтому я и не стала ничего рассказывать. Я смирилась.
Он ударил ее по щеке. Рефлекторно, не думая. Однако сразу же разозлился на себя за это. Щека у Сидонии горела, но она даже не шевельнулась. Он отвернулся от нее и, потирая пальцами левой руки правую, чуть болевшую от удара, подошел к окну и стал смотреть на улицу. Ему было очень плохо. Он не мог понять, почему она так поступила. И не мог ее простить.
— Разница между нами состоит в том, Сидония, что я люблю ее до сих пор.
Она не шелохнулась.
— Я всегда это знала. Я вам уже сказала, Жак: если она поправится, я уйду.
Он закрыл глаза. Хватит ли у него выдержки, чтобы привести в исполнение это решение, этот приговор, который встал перед ним в аббатстве? Какое-то время он собирался с силами. Потом кашлянул, прочищая горло.
— Вы уедете в любом случае, Сидония. Уедете в Сассенаж и будете жить там затворницей. Я хочу, чтобы правду узнали все. И мои дети тоже.
Она пошатнулась, схватилась похолодевшими пальцами за край письменного стола. Овладела собой.
Аббатису разжалуют. Это станет для меня единственным утешением.
Он резко обернулся и посмотрел на нее. Лицо его было бледным.
— Вы настолько злы?
Она покачала головой, отказываясь дать волю слезам.
— Вовсе нет, Жак. Но будет справедливо, если и она, подобно мне, будет наказана. Наказана за избыток любви. И за желание защитить того, кого любит. Почему, вы думаете, она так меня ненавидит?
Он пожал плечами, внезапно испытав сомнения в собственной правоте. Теперь многое, что раньше было непонятно, обрело смысл. И все же…
— Я не нарушу обещания, данного сестре Альбранте, пока она сама меня от него не освободит. В глазах всех мы будем жить как раньше. Ничего не изменится. Ни для вас, ни для меня. Вы поедете со мной в Романс и подготовите моих дочерей к встрече с возможными женихами. А теперь уходите. Мне нужно закончить одно дело, и на этот раз никто не сможет мне помешать.
Сидония опустила голову. Как ей хотелось в это мгновение обнять его, успокоить поцелуем! Она подошла к двери.
— Пришлите ко мне Марту.
Она вздрогнула и обернулась к нему. В лице ее не было ни кровинки.
— Не делайте этого, Жак! Вы не знаете, с кем имеете дело!
