ею поделиться.
Жаль, если подумать, что Евдоксию похоронили в Варене. Хотя именно Леонора навела ее на эту мысль. И все же у них остались ее последние вещи: драгоценности, книги, два солнечных диска, даже кровать, лежа на которой последняя императрица ушла к богу.
Сюда можно совершать паломничества. Может быть, Верховный Патриарх согласится рассмотреть возможность сделать Евдоксию одной из Святых мучениц? Это надо обдумать. «Есть разные возможности», — думала Леонора. Жизнь, в тот день в конце весны — особенно после того, как они узнали, что армия калифа отступает, — представлялась ей полной надежд, такого уже давно не случалось.
Она взглянула на запад, на утреннее море, увидела белые барашки на синих волнах, которые в этот момент стали почти фиолетовыми. Повернулась и посмотрела вниз, на причал, куда теперь подошло то маленькое судно, и его как раз крепили канатами. Она увидела, как Перо Виллани сошел на пристань и начал подниматься вверх по дорожке между рядами виноградных лоз, к ней.
Перо сознавал и всегда будет сознавать: то, что он сохранил жизнь — поразительно. Можно назвать это чудом. Он должен был умереть в Ашариасе, или по дороге домой, в лучшем случае.
Он неустанно делал наброски и зарисовки, начиная с того момента, как они покинули город. На каждой остановке на ночлег, даже когда они просто останавливались у дороги поесть или отдохнуть, блокнот лежал на столе или у него на коленях, а в руке он держал уголек. Он изо всех сил торопился запечатлеть свои воспоминания о дворе калифа и о городе. Никогда еще он не испытывал такой настоятельной потребности рисовать.
Он рисовал калифа. Базарные площади. Джемаля, каким тот был в комнате в конце туннеля с быстрыми синими огоньками. Он пытался изобразить эти огоньки. Двор Безмолвия: фонтаны, апельсиновые деревья. Звезды, свисающие с купола в огромном пространстве храма. Поваленные мраморные статуи на Ипподроме. Один из барельефов, которые видел там, он упорно старался запечатлеть на бумаге. Но это невозможно, не так ли?
Он все время рисовал руки.
Он редко поддерживал беседу, хотя Марин пытался в первые дни и ночи вытянуть его на разговор. Перо видел озабоченность на лице Марина. Кажется, у него появился друг. Это должно значить для него больше, сказал он себе. Может быть, когда-нибудь так и будет. Или, возможно, жизнь развивается таким образом, что они больше никогда не увидятся после того, как он уплывет домой, в Серессу.
Он был один в комнате гостиницы, которую они делили с Марином, на верхнем этаже, когда его попытались убить.
Считалось, что его охраняют. Их сопровождали восемь Джанни, не очень охотно, но было очевидно, что солдаты получили очень четкие инструкции: джадиты должны благополучно добраться до дома. К этому времени Перо уже знал, что невыполнение приказа грозит солдатам смертью.
В конце дня он стоял у окна. Ставни были распахнуты, створки прижаты снаружи к стенкам по обе стороны окна. Он опять делал зарисовки, пользуясь последним светом, блокнот лежал на подоконнике. Он рисовал визиря: мягкая шапочка и аккуратная борода, тяжелые, отделанные мехом одежды, пояс, соответствующий его должности, внимательные глаза, прикрытые полуопущенными веками.
Стрела вонзилась в ставень рядом с его головой. Никто его не защитил и не спас. Художник был легкой мишенью, в обрамлении оконной рамы. Стреляли с близкого расстояния — с противоположного конца двора, от конюшни, наверное. Ветра почти не было, и было еще достаточно светло, чтобы рисовать, достаточно светло, чтобы убить человека.
Стрелок просто промахнулся.
Перо отпрянул назад, внутрь комнаты, чуть не упал. Вторая стрела — выпущенная быстро вслед за первой — влетела в окно, туда, где он только что стоял, и воткнулась в дальнюю стену. Эта стрела убила бы его, если бы он не отскочил.
Перо услышал внизу крики, топот бегущих ног. Он остался на месте. Блокнот все еще лежал на подоконнике, его листы слегка трепетали.
Этого человека нашли у задней стенки конюшни, он пытался протиснуться в щель между досками, которую обнаружил, или сам сделал. Когда Джанни настигли его, он воткнул кинжал себе в горло и умер на месте. Лук, как Томо вечером сообщил Перо, принадлежал солдату.
Принц Джемаль и правда решил, что художнику с запада нельзя позволить добраться до дома и там рассказать эту историю. Он так и сказал тогда Перо в комнате во дворце брата.
