сможем построить тебе мастерскую. Как тебе кажется, ты смог бы работать здесь?
— Это будет зависеть от того, позволят ли мне хорошо выспаться ночью.
Леонора рассмеялась. Мир приобрел новый вкус, в ее сердце зародилось чувство, которое может дарить радость.
— Говорят, что воздух здесь полезен для сна. Что касается остального, то мы посмотрим, да?
— Это дозволено? Чтобы мы это сделали?
Она улыбнулась.
— Сегодня вечером и завтра утром я буду молить Джада о прощении.
— А я? Мне это можно?
— Я помолюсь и за тебя.
— Тогда — да, я бы хотел иметь здесь студию.
— Я даже могла бы дать тебе работу, — сказала Леонора, и он увидел (так как ее лицо уже стало для него священной книгой), как в ней вспыхнула искра. — Ты мог бы создать для нас фрески? В святилище?
— Вы можете позволить себе оплатить мой труд?
— О! А какой у вас гонорар, синьор Виллани?
Он рассмеялся — про себя.
— Если честно, я пока не знаю, — ответил он.
Она приложила к его губам два пальца, просто для того, чтобы это сделать. Потому что могла это сделать.
— Скажешь мне, когда будешь знать.
— Я должен вернуться в Серессу. Чтобы отчитаться перед Советом и написать портрет герцога, если его предложение еще в силе. Потом посмотрю, что будет дальше.
— Он сдержит свое слово, — сказала она.
— Ты, кажется, хорошо разбираешься в таких делах.
Она приподнялась, а потом легла на него сверху, и поцеловала его, держа руки у него на груди, ее рот прижался к тому месту, которого только что касались ее пальцы.
— Я — Старшая Дочь Джада на острове Синан. Я многое знаю.
Она не могла знать наверняка, никто из нас не может, но в этом случае многое из того, о чем она говорила ему в тот день, когда они лежали вместе в первый раз из многих таких же на протяжении долгих лет, купаясь в нежности, оказалось правдой.
Виллани Младший, как он называл себя, чтобы почтить память отца, рисовал портреты трех герцогов Серессы для палаты Совета, и еще многих выдающихся граждан и гражданок этого города. Он написал портрет нового, молодого короля Феррьереса, год прожил при его дворе и его щедро наградили. Еще полгода он провел в Обравиче, нарисовал знаменитый портрет императора Родольфо в преклонных годах, а потом его сына и наследника.
Он создал фрески за алтарем в главном святилище Родиаса, и написал три портрета Верховного Патриарха за много лет. А затем, когда он начал отдавать большее предпочтение скульптуре, его известность в этом виде искусства стала еще большей, и ему, в конце концов, заказали изваять статую великого Патриарха для его гробницы.
После того, как во время гражданских возмущений были разрушены гигантские статуи у подножия парадной лестницы во дворце Серессы, именно Виллани приехал домой, чтобы создать им замену, и его статуи до сих пор стоят там. И он создал мемориальный бюст герцога Риччи, когда тот скончался в очень преклонном возрасте, спокойно прожив свои последние годы на острове в лагуне.
Он также, позже, сделал статую и мемориал герцога Орсо Фалери, который правил Серессой много спокойных лет после того, как уладил неприятности, возникшие после опрометчивого покушения на жизнь посла республики-соперницы, в Обравиче.
На протяжении многих лет у Виллани вошло в привычку каждую осень возвращаться в Дубраву, где жили его близкие друзья, и выполнять там много заказов. Во время этих визитов он жил в апартаментах, отведенных ему вместе с мастерской на острове Синан. Остров стал известен в мире джадитов, как место паломничества. Люди приезжали туда поклониться реликвиям Благословенной Евдоксии и попросить у них исцеления, а также увидеть тамошние фрески, которые один летописец назвал «бессмертным искусством». Виллани написал их в маленьком святилище обители, вокруг верхних стен.
Его первая великая скульптура тоже была создана на острове, это было знаменитое изображение женских рук, сложенных в знак солнечного диска, ее установили перед алтарем, и всегда освещали свечами со всех сторон.
И, много лет спустя (но недостаточно, потому что нам никогда не позволено прожить достаточно), он высек барельеф на
