прудом парили призраки.
– Похоже, у меня дежавю, – прошептала Бетси. – Я уже видела это место раньше. Готова поклясться.
– Напоминает рождественскую открытку – так красиво, – сказал Джон и обнял ее одной рукой.
Бетси кивнула, скользнув в его объятия, и подумала, как хорошо, когда он прижимает ее к себе. Она закрыла глаза, давая себя успокоить.
Когда женщина снова открыла глаза, ее внимание привлекло нечто новое. Глаз уловил какой-то белый клочок на фоне колючей изгороди, и она высвободилась из объятий Джона.
– Не подходи к ограде! – шепнул он ей. – У них, наверное, установлена видеокамера.
Но Бетси уже взбиралась по склону. Добравшись до ограды, она поняла, что белый клочок был листком бумаги, и подпрыгнула, чтобы достать его.
Ее глаза были устремлены на этот трепыхавшийся на ветру листок, и опасность она ощутила лишь в последнее мгновение. Она увидела свору немецких овчарок. Специально обученные сторожевые собаки молча подкрались и стали хватать ее за вытянутые руки, оскалив зубы и просовывая морды сквозь железные прутья ограды. Одна вцепилась зубами в ее лыжную куртку и потянула к себе; две другие норовили добраться до головы.
Джон бросился к ограде и закричал на них. Он ударил кулаком по собачьей морде, и овчарка выпустила куртку.
Сжав в руке листок бумаги, Бетси навзничь упала в снег.
– Боже, Бетси!
Собаки за оградой продолжали рычать, скаля длинные белые зубы.
Джон, тяжело дыша, сел рядом с Бетси. Он взглянул на бумажку у нее в руке – фотокопию какой-то картины. Под ней была надпись: «Возвращение жуткого двора графини Эржебет Батори, Кровавой Графини». Фотография была обведена красным и перечеркнута по диагонали.
– Похоже, граф вызывает подозрение не только у нас, – тихо проговорила Бетси.
Джон, глядя ей через плечо, рассматривал изображение – черно-белую копию картины, изображавшей ужасную сцену. В засыпанном снегом дворе крестьянки в белых платках окружают нескольких обнаженных женщин, умирающих на лютом морозе. Одну жертву поддерживают трое слуг, схватив за плечи, тело ее обвисло, оно, будучи в тисках смерти, оседает в снег. На ее лице ужас, рот приоткрыт в немом крике, а белые руки даже перед смертью прикрывают обнаженную грудь.
Другая лежит ничком, упираясь в снег локтями, из последних сил моля не убивать, а одна из крестьянок льет на нее из ведра ледяную воду.
Остальные две лежат в снегу, то ли умирая, то ли уже мертвые, и уже не пытаются прикрыть наготу.
Вокруг горстка тепло одетых мужчин и женщин смотрят на все это, их лица искажены злобой и ненавистью.
А на деревянном троне восседает надменная фигура в многослойной парче, укутанная в черную шаль, удовлетворенно откинувшись на спинку и наслаждаясь зрелищем.
– Помнишь, что нам говорил детектив Уайтхолл? «Графиня Батори в подсознании каждого словака», – сказал Джон. Он постучал пальцем по зернистой фотокопии. – Ну и сука!
– Это самое отвратительное изображение садизма, какое я только видела, – проговорила Бетси.
– Эржебет просто тащится, – заметил Джон. – Посмотри, как она откинулась и наблюдает, будто это рождественское утро.
– Похоже, она близка к оргазму, – сказала Бетси, рассматривая ее лицо. – Художник верно это уловил. И не она одна. Посмотри на это дикое наслаждение в глазах истязательниц.
– У той, что с ведром воды, – согласился Джон. – И у наблюдающих мужчин. Какой блеск в глазах!
Бетси ничего не ответила, и он продолжил:
– У меня когда-то был учитель фотографии, так он говорил: если хочешь уловить правду о катастрофе, отвернись от нее и фотографируй эмоции в глазах и на лицах смотрящих. В этом суть.
Бетси кивнула, водя пальцами по искаженным дикой радостью лицам злодеев и зевак. И особенно графини Батори.
– Фрейд бы сказал, что это «оно» – звериное внутри нас – пробивает барьеры эго и особенно суперэго.
– Не знаю, слышал ли я раньше, чтобы ты цитировала Фрейда.
– В данном случае он попал в самую точку.
Оба продолжали рассматривать черно-белое фото.
– От такого зрелища всякий уравновешенный человек содрогнется в отчаянии. Но… – Бетси в нерешительности замолчала.
– Но что?
