– Твои датчики барахлят, – сообщил я. – Давление не сто двадцать два на семьдесят восемь, как показывает твой напульсник, а сто тридцать на восемьдесят пять при пульсе в шестьдесят восемь. Поправь или отключи вовсе, а то ложные цифры могут неверно сориентировать, ты же такая доверчивая, такая наивная и простодушная…
Она сердито взглянула на циферблат своих часиков на запястье.
– А ты откуда… У меня защищено!
– Вай-Фай, – напомнил я. – Кому нужно ставить для простых потребителей сложную защиту? Ты что, атомный центр?
Она нахмурилась, но потыкала кончиком пальца, явно отключая проги мониторинга состояния организма. Вообще-то не стоило мне вот так, но нужно иногда показывать, что, когда смотрю на бегущий по экрану код, понимаю больше, чем если бы видел картинки, а то у нее будет расти непонимание, откуда получаю слишком точные для простых догадок сведения.
– Есть, – сказал я наконец, – вот выделил группу подозреваемых. Взял семидесятилетних. Да-да, им через пятьдесят лет будет сто двадцать. Сейчас это считается пределом, но эксперты в медицине прогнозируют, что уже через десять лет сумеем создать методику, продляющую жизнь человека еще лет на двадцать-тридцать.
Она посмотрела на меня исподлобья.
– То есть у них пан или пропал?
– Да, – сказал я. – Это те, которые ждать не могут. Они дотянут до бессмертия, но получить не сумеют… если не заплатят за то, чтобы оказаться в первой если не сотне, то хотя бы тысяче. Потому им отчаянно нужны большие деньги. Чем больше, тем лучше.
Она задумчиво смотрела на появляющиеся на экране планшета портреты пожилых людей.
– Пяти миллионов не хватит?
Я понял, кивнул.
– Двадцать надежнее.
Она вздохнула, спросила безнадежным голосом:
– Сколько таких?
– Миллионы, – ответил я рассеянно, – даже десятки миллионов, но если отбросить Африку, Австралию и острова в Тихом океане…
– Не умничай!
– И оставить только тех, – закончил я, – кто реально заходил в наш Центр, то вот эти наиболее вероятные.
Она привстала, заглядывая в планшет, потом отодвинула от него свою тарелку и, перетащив стул, пересела ко мне ближе.
– Ну-ну, имена их знаешь?
– Обижаешь, – ответил я. – Спрашивай. Все, начиная с момента оплодотворения и по сегодняшний день. Включительно, разумеется… Ой, не касайся меня рукавом, я стесняюсь и начинаю такое представлять…
Она чуть отодвинулась, глаза стали злыми.
– Где ты у меня увидел рукава?
– Тем более, – сказал я со вздохом. – Коснуться голым локтем – это же интим.
– Извращенец, – буркнула она. – Это все, что накопал на них, достоверно?
– В той же мере, – ответил я с достоинством, – как и то, что этот бифштекс сожрал раньше тебя.
Она посмотрела на остатки бифштекса на своей тарелке, перевела взгляд на меня.
– Сдаюсь. Мужчины мастера переводить продукты. Ладно, что собой представляет вот этот первый на снимке?
– Иннокентий Володарский, – сообщил я. – семьдесят лет, но на пенсию не выходил…
– Зря, – сказала она, – мог бы и пенсию получать, и зарплату. Что смотришь? Что-то сказала не так?
Я поинтересовался мягко:
– Знаешь, сколько академики получают?.. Ладно, умолчу.
– Хорошо-хорошо, – сказала она торопливо. – Я сглупила, признаю. Хоть и не понимаю, где. Но почему ты решил, что он убийца, растлитель, а еще и похититель двенадцати миллионов долларов?
– Я не так решил, – возразил я. – Не надо мне присобачивать всякие ваши штучки. Я решил, что… постой, а ты уже начала прислушиваться к тому, что я мямлю? И даже оформляешь в такие звучные слова? Даже чеканные как бы? С самой правильной и справедливой милицейской точки зрения?
Она пожала плечами с самым независимым видом.
– Надо же тебе дать более длинный поводок! Мужчины короткий рвут, а на длинном ходят хоть бы что. И даже довольны. Ты, с
