– Я серьезно! Отпусти людей, еще можно все решить по-хорошему!
– А я, может, хочу по-плохому!
Он вскинул «Сайгу» и выстрелил. Подполковник мгновенно присел за машину, и пуля только выбила последние оставшиеся стекла в боковых дверцах.
– Ты куда пропал, мусор! – надсаживаясь, заорал Сергеич. – Ты же поговорить хотел!
Он еще раз, не целясь, пальнул и затянул во весь голос:
– Орленок, орленок, взлети выше солнца и степи с высот оглядиииииии…
Выстрел. Еще один.
– Навеки умолкли веселые хлопцы, в живых я остался одиииииииин…
Выстрел – и сухой звонкий щелчок. Нужно перезарядить. И хватит пока – патроны пригодятся, когда начнется настоящее дело. А оно, судя по всему, было не за горами.
Через пять минут у «Селедки» было уже восемь патрульных машин и еще три автомобиля с оперативниками управления уголовного розыска. Проспект перекрыли во всех направлениях. К полицейским добавились две пожарные автомашины и три кареты «Скорой помощи». Ночь засверкала синими и красными огнями. Врачи увезли раненого патрульного, а вот забрать тех, кто лежал перед входом в клуб, им не удалось: сумасшедший, засевший внутри, открыл стрельбу, и медикам пришлось ретироваться. Впрочем, трем распростертым на тротуаре мужчинам они уже вряд ли могли помочь.
Через десять минут на место прибыл почти весь личный состав полиции города, все старшие офицеры и сам Михальчук. Он попытался поговорить со стрелком в мегафон, но был на редкость изощренно обматерен и обстрелян.
– Орленок, орленок, гремучей гранатой от сопки солдат отмелоооооо… – неслось из дверного проема.
Таких песен «Селедка» еще не слышала.
Собственного отряда специального назначения в Северосумске не было, поэтому пришлось вызывать СОБР из Михайловска; обещали прибыть через час. Михальчук позвонил командиру военно-морской базы контр-адмиралу Кудинову, и тот согласился прислать в помощь морских пехотинцев, хотя очевидно, что толку от этого мало: на штурм они не пойдут, а никуда прорываться из клуба безумец с ружьем не собирался – он только постреливал одиночными, матерился и продолжал орать:
– Меня называли орленком в отряде, враги называют орлоооооооом…
Через пятнадцать минут установили личность певца, проверив номера коряво припаркованной «Нивы»: Лапкович Сергей Сергеевич, пятидесяти шести лет от роду, рабочий завода «Коммунар». На звонок по месту жительства ответила дочь. Ей разъяснили ситуацию, предупредив, что может понадобиться помощь в переговорах, и распрощались до времени, оставив в полуобморочном состоянии.
За четверть часа на мобильный Скворцову десять раз звонила обезумевшая от беспокойства жена и раз пять – Ритка. Жене он в конце концов приказал позвонить, только если Лиля придет домой, надежды на что оставалось все меньше и меньше. Ритке вовсе не отвечал, проклиная себя каждый раз, когда на экране светилось: «Иван Смирнов» – так она была записана для конспирации. Мысль о том, что Лиля сейчас где-то там, внутри, загнана в угол или лежит на полу под дулом карабина в руках сумасшедшего, лишала рассудка и его самого.
– Нужно войти через черный ход, – предлагал он. – Кто-то будет отсюда отвлекать разговорами, а мы ударим в спину.
– И устроим перестрелку в набитом людьми замкнутом пространстве? – возражал Михальчук.
– Ладно, тогда пройдем вдоль стены, под окнами, и сразу войдем в двери. Используем эффект неожиданности и расстреляем в упор.
– Миша, я все понимаю, но давай дождемся спецназ. Он же пока не стрелял в заложников, верно?
– Да, пока не стрелял, – согласился Скворцов.
И готов был молиться любым богам, чтобы так оно и оставалось.
– Инга, – шепотом позвала Ира Глотова. – Инга!
Лежащая рядом подруга осторожно повернула голову и уставилась на Иру покрасневшими от слез глазами. На щеке размазалась и запеклась кровь, но ран или ссадин не было видно. Наверное, чужая.
– Чего? – одними губами шепнула она.
– Надо валить, – тихо сказала Ира. – И я знаю как.
Часов она не носила, мобильника под рукой не было – потерялся куда-то в этой кутерьме, – так что Ира не знала, сколько времени прошло с момента, когда психованный дед с винтовкой положил их всех на пол, но ей уже казалось, что минуло несколько суток, и провела она их то ли в ночлежке, то ли в военном госпитале на передовой: отовсюду слышались стоны, сдавленный плач,
