Этим утром он надел ей на палец тонкое золотое кольцо с защитным тёмным камнем.
Судьба подарила им почти четыре года. Алекс пытался взять от них всё до последней секунды, до самого тонкого луча света, до невесомого касания, шелеста дыхания и всегда, каждое мгновение, неизменно был со своими девочками рядом.
Мари была невероятной копией их обоих – удивительно и филигранно взяла лучшее от матери и отца. И, безусловно, сумасшедше обоими любима. Сашенька, замирая, видела в ней черты Алекса и, умиляясь счастливо, с улыбкой прятала увлажнившиеся глаза, укладывая малышку спать. Но растила девочку строго, без привычной провинциальной инфантильности.
Отец же малышку воспитывать и не думал. Позволял ребенку всё, трепетно лелеял и нежно оберегал, дурачился, учил и катал на шее с неприкрытым удовольствием. Сашенька и ругалась на вопиющую вседозволенность, и тайком морщила пощипывающий нос, задыхаясь от счастья.
Они жили просто. Не на виду. Сашенька открыла аптечную лавку.
Алекс держал связь со столицей с того самого момента, как старшие Сневерги добрались в уезд в год проклятья – уже по снегу, когда установилась зимняя дорога. Живые, слава Всеобщему. Отец заметно осунулся и сдал. Мать держалась получше, но всё равно неуловимо, почти незаметно постарела. Настороженно сначала приняла Сашеньку после всего, что случилось, будто боясь сглазить, но потом отошла и медленно, но себя к ней допустила.
Уездный особняк, который зимой занимала тётка Алекса, вместил бы без труда их всех, но Саша не захотела, да и Алекс туда не стремился, тем более зная, что проклятье могло сказаться в любом из домов Сневергов.
Родители понимали и молчаливо принимали.
Из дома разлетались десятки писем. Ответов было едва ли не больше.
Из разговоров Сашенька сумела тогда понять, что замок разрушен. Но люди вопреки ожиданиям живы. Проклятье и впрямь сильнее коснулось именно семьи. Дворовый люд похворал немного, а дальше Алекс выправил остальных, на кого у отца сил не хватило. После этого его щёки прорезали две глубокие косые морщины, а волосы сильно поседели.
И сдавленной тревогой в груди маленькой женщины отзывались его ссутулившиеся плечи.
Спустя месяц после произошедшего в поместье внезапно умерли одним днём каждый в своём доме дядюшка Алекса и его бастард. Что вызвало довольно смрадную волну сплетен в обеих губерниях. Остались ещё два старших кузена. Но те были в столице на императорской службе и к сведениям о нападении на семью неведомого отнеслись до скандального несерьёзно. Всё, что оставалось Николаю и Алексу, – искать любое упоминание в дневниках Ксандера, их деда и прадеда, о творении защиты, по которой он при жизни был мастер.
Та зима вышла тревожной.
Сначала неожиданно сдала и за неделю ушла старшая тётка. Потом пришли дурные вести из столицы. Кузены, связывавшие для государя главное поместье Сневергов и дворец, внезапно сорвались с места и, забрав семьи, вернее, тех, кто ещё остался, спешно выехали за границу. Потом пришло известие, что рубежа империи достигли только жёны и кто-то из детей. К концу зимы связь с ними окончательно оборвалась. С каждым следующим потерянным Сневергом тяжесть и непонимание душили, распластывая веру окончательно.
Кто? За что? Зачем?
То, что видели Алекс с Сашенькой, было очевидной, понятной картиной. И ясно, что силы тут действовали нечеловеческие. Что битва эта не на Земле, но за Землю. За тот кусок, за который они, как бы то ни было, отвечают. И отчаянная горечь оттого, что защитить его, свой, так и не смогли, болезненно рвала и мучительно давила.
Государь выслушал о положении дел с равнодушным спокойствием. Сказал только:
– Значит, будет кому меня встретить, – и улыбнулся, пожалуй что тепло. – Не мы знаем, нам сколько. Но мы знаем как. Да будет с нами Всеобщий. Прощайте, – и освободил их и потомков от всех обязательств перед императорским домом.
Жест этот виделся обоим Сневергам, и старшему, и младшему, настораживающим и тревожным, но перечить государю не посмели.
– Повтори ещё раз, пожалуй, что спасло тебя? – Алекс в сотый, наверное, раз вглядывался в узкие пологие строчки. И не мог найти ничего важного, озаряющего или хотя бы просто неизвестного. Всё безнадёжно устарело. Его хорошо учили. В дневниках размеренно теснились прописные, с детства знакомые истины: «Способность равно пропорциональная твоей витальности – ровно столько, сколько в тебе жизненной силы, столько зла сможешь вобрать в себя и переработать. Мёртвое тело не восстановишь. Но сможешь изменить ток времени, изогнуть и раздвинуть кривые пространства. Тогда только успей предложить замену, но будь готов, что измененный эпизод не уймётся и найдёт своё выражение в тебе самом. Истина эта не
