Ро.
Я снова вспомнила мальчишку с завязанными глазами и прикусила язык.
«Делай то, что ты делаешь. Мне это угодно». Ох, как это похоже на какое-нибудь торжественное благословение на царствование… Или приглашение в жертвенные овечки, что в принципе практически то же самое.
Услышать более подробный и связный рассказ, конечно, хотелось, но мысль о том, чтобы заставить мастера нарушить табу, вызывала почему-то почти физическое неудобство. Тем более время не слишком удачное… Да и есть кандидатура получше для обсуждения запретных тем – Оро-Ич. Вот кого нарушение неписаных правил не смутит, а только порадует.
Значит, буду пока держать паузу.
– Ничего, Шаа-кан, – ответила я, опустив глаза. – Прошу прощения, что задержала всех. Готова идти немедленно, если потребуется.
Ригуми Шаа сузил глаза. Наверное, в других обстоятельствах он бы так или иначе вынудил меня раскрыться и выложить то, что тяжелой гирей повисло на душе. Но сухой испепеляющий жар, исходящий от его разума, выдавал сейчас полную сосредоточенность на другой цели – на свободных.
– Хорошо, – ровно сказал мастер и отвернулся. – Повторю снова, когда все рядом и вместе. Охота началась. Это значит, что я запрещаю преследовать кого-либо в одиночку. За Трикси Бланш и Танеси Тейтом смотрит Итасэ Ран. – Подмастерье склонил голову к плечу, хотя и без особого энтузиазма. – Маронг Игамина, Исэ Лиора и Кагечи Ро держатся только втроем, когда вернется Ренгиса Лао, он присоединится к ним. Айка-кан!
– Айе! – вытянулась в струнку девчонка. Движения ее стали спокойнее, исчезла суетливость, а из мысленного фона пропало любопытство.
– Ты со мной, – с едва заметной улыбкой приказал мастер. – Будь на расстоянии до десяти шагов, не дальше. Диккери-кан, оставайся рядом, но избегай сражения.
Деревня точно вымерла. Я шла, распахнув купол, и не ощущала поблизости никого живого. И лишь в отдалении слышался шепот чужих разумов, тревожных и рассеянных. Похоже, все, кто мог держаться на ногах, ушли и рассыпались по округе, скрылись в пещерах и гротах. Лежачих и беспамятных не бросали – увозили, уносили на себе, не жалея сил. Тяжелые каменные ворота остались открытыми, да и от кого их было запирать?
У меня мурашки по спине пробежали.
Широкая дорога – мелкая галька, намертво втоптанная в глинистую землю, – уводила вниз, к океану. Мимо жутковатых колец из каменных столбов, мимо террас, где рос приземистый мелколиственный кустарник с вытянутыми черными ягодами, вдоль белесого пляжа… Резкий смолистый аромат постепенно уступал морскому, йодистому, от которого страшно хотелось пить. У самой кромки берега, на приличном расстоянии от деревни, стояло несколько домов на сваях. Еще чуть дальше поднимались из волн скалы, облепленные игольчатыми панцирями и сизыми водорослями; вода мерно накатывала и отползала, сердито шипела и надувалась пеной, отчего-то красноватой.
– Старуха живет там, – указала Диккери на дома, остановившись. – Это все ее. Еду и подарки оставляли на пороге, в корзинах. Внутрь проходили только те, кому нужен был совет… Еще отец и я.
– Ты училась у нее пению, я помню, – склонил голову к плечу Ригуми Шаа. Глаза у него странно потемнели, и это был не световой эффект, а реальное изменение цвета, словно багрово-черная краска, подобная той, что на губах, стала сочиться из зрачков. – Спой, Диккери-кан. Пой, пока я не скажу замолчать.
Он поднял руку, делая знак остановиться, и дальше пошел один. Девчонка сперва дернулась за ним, но точно лбом на стену налетела и растерянно обернулась – на Лиору, затем на меня. Отступила на шаг, другой… и запела, поначалу очень тихо. Звук был низкий, горловой, вибрирующий, он чем-то напоминал мелодичные голоса сойнаров, только в иной тональности. От него пробирал озноб, и губы пересыхали, и пробуждалось что-то в сердце – тревожное, сладкое, немыслимое.
Ригуми Шаа шел вперед, когда до деревянного настила оставалось несколько метров, свет солнца стал меркнуть.
Небо оставалось абсолютно чистым.
Я отшатнулась, проскользнула между Итасэ и рыжим, напрягая купол. Песок вокруг ног вздымался змейками, закручивался в знаки бесконечности, в спирали и воронки. Тейт изгибал пальцы, точно в них суставов не было, и шептал что-то под нос, но его голос тонул в пении Диккери – уже не гортанном, а утробном; при одной мысли, что такой низкий звук исходит от изнеженной девчонки с округлыми плечами, накатывала жуть.
Мастер ступил на просоленный настил.
Солнце стало черным.
