– Они о тебе беспокоятся.
В ответ девушка опять улыбнулась, еле заметно.
– Хотят убедиться, что у тебя все нормально, – продолжил я.
– Вы сами-то в это верите?
– Конечно. Они же твои родители.
Она разглядывала мое лицо.
– А по вам и не скажешь, мистер По, что вы такой наивный.
«А по тебе не скажешь, что тебе восемнадцать», – подумал я. А вслух предложил:
– Можно все обсудить, если хочешь. Только нет ли места получше?
– Здесь спокойнее.
– Для кого?
– Для меня. Понимаете, я примерно представляю, как это происходит. Вы приходите – такой безобидный, дружелюбный – и уговариваете меня куда-нибудь отсюда выйти. Перекусить и поболтать, как-то так. А стоит нам только оказаться за оградой, вы меня хватаете и тащите к родителям.
– Тебя послушать – так это прямо похищение. Я всего-то хочу отвезти тебя домой.
– Нет. Вы хотите отвезти меня туда, где живут мои родители. А мой дом – здесь, – она похлопала по скамье. – Вот мой дом, мистер По. – Девушка обвела рукой пышную растительность. – И вот. – А потом положила руку на грудь, туда, где сердце. – И вот.
– Ладно, я понял. Наш дом – там, где мы. Наш дом – наше тело и наше сознание. В общем, все это звучит хорошо, но твоя семья – не здесь. Твои родители ждут тебя в вашем семейном доме.
Девушка продолжала терпеливо улыбаться. Мне следовало преодолеть этот уровень самоконтроля, потому что за ним были нужные мне рычажки. Один из них – страх. Другой – неуверенность, которая тоже есть разновидность страха. Их много.
– Мистер По, – сказала она, прежде чем я успел дотянуться до первого рычажка. – А нам все это нужно? Ну, то есть, я понимаю, что вам платят за работу, и, наверное, полагается вознаграждение, если вы меня привезете. Знаю я папины методы. Он умеет стимулировать. Мне кажется, нам проще играть в открытую. Вы хотите заработать свой гонорар. Папа с мамой хотят меня вернуть, упрятать в больницу и получить опекунство – надо мной и моими деньгами. Они думают, я чокнутая, а вы думаете, что мне здесь промыли мозги. Так ведь? Я ничего не забыла?
Пришлось улыбнуться.
– Сообразительная малышка.
– Мне почти девятнадцать, мистер По. Я давно не малышка.
– Девятнадцать – не так уж много.
Она покачала головой:
– Девятнадцать – это столько, сколько мне отпущено.
Мы помолчали.
– Ну, – подбодрила она, – спрашивайте.
– Что спрашивать?
– Что-нибудь. Я сейчас сказала, что девятнадцать – мой предел. Может показаться намеком на суицид. Или фатализм. Или признак глубоко запрятанной депрессии. Ну, давайте, комментируйте.
Я только и сказал:
– Интересная ты девочка.
– Личность. Если не хотите считать меня женщиной, называйте личностью. Я вам не девочка.
– Извини. Таки да, ты интересная личность.
– Которая не соответствует шаблону, да?
– Какому шаблону?
– Ну, если бы речь шла о политике или какой-нибудь радикальной воинствующей группировке, вы бы ждали от меня большей эрудиции. Ждали бы заумных цитат, всякой марксистской или псевдомарксистской дребедени. Но наша церковь – не радикальная. Нас политика не интересует. Меня уж точно не интересует. Такие, как вы, называют наши взгляды культом апокалипсиса.
– Если это неудачное выражение, скажи, как называть.
Она рассмеялась.
