Я собрала крошки на тарелке.
– Животные меня больше волнуют. Тысячи видов нуждаются в помощи. Я хочу найти возможность их спасти.
Майкл наклонился ко мне.
– Потрясающе. И твои исследования финансируют?
Я опустила глаза.
– Исследования на моделях человеческого организма – да, но я надеюсь…
Я снова запнулась. Майкл уже расправился со своим кексом. Я потянулась к тарелке, набрала пригоршню крошек и, когда Майкл отвел глаза, украдкой высыпала их на пол.
Майкл снова перевел на меня взгляд и придвинул кресло поближе.
– У всех живых существ есть интеллект и чувства, только у разных видов в разной степени.
– Именно так, – подтвердила я. – Человеческий младенец ничем не лучше малюток-осьминогов, которых мы варим и едим. Но убить младенца – о нет, ни в коем случае! – Я напряглась. Не слишком ли я перегибаю палку? – Писал же Свифт, что маленький…
– «…здоровый, хорошо упитанный младенец представляет собою восхитительное и питательное кушанье, независимо от того, приготовлено ли оно в тушеном, жареном, запеченном или вареном виде»?
Не сдержавшись, я громко расхохоталась, чем заслужила любопытные взгляды окружающих. Никто из моих знакомых не смог бы угадать цитату, не говоря уже о том, чтобы ее продолжить.
Майкл улыбнулся нашему общему секрету.
– Ты нарочно драматизируешь, чтобы лучше донести свою мысль. – Он покачал головой, и улыбки как не бывало. – Первородный грех. Раз уж на то пошло, мы должны искупить грехи перед теми живыми существами, которых уничтожаем в стремлении насытиться. Отказывать животным в правах недопустимо.
Приятное тепло разлилось в ногах, обдало жаром бедра и прихлынуло к щекам. Неужели я не ослышалась?
Мы поговорили о наших чувствах в отношении продуктов питания и о том, у каких продуктов питания есть чувства, пока Майкл не заторопился домой. Попрощавшись, я отправилась в туалет. Дождавшись, пока все выйдут, наклонилась над закапанным мочой унитазом и сунула в горло палец.
Прошло несколько недель. Теперь мы с Майклом регулярно виделись на собраниях, после чего шли пить кофе. На одно из собраний мы даже пришли вместе. Майкл поделился со мной воспоминаниями о войне, а я, в свою очередь, рассказала о судьбе брата и даже разоткровенничалась насчет родителей и автокатастрофы, которая унесла их жизни. Я ковыряла свой кекс, подбирая крошки, когда Майкл, наконец, предложил:
– Ты не хочешь поужинать у меня на следующей неделе?
– С удовольствием, – ответила я. У меня вспыхнули щеки. Я лихорадочно вспоминала, выключила ли обогреватель перед уходом. А дверь? Я закрыла дверь?
– Отлично! Я пригласил еще нескольких друзей. Это будет особый ужин.
Я потупила взгляд и смахнула крошки себе на колени.
– Здорово.
А я-то обрадовалась, что это будет ужин для двоих.
– С одним условием. – Майкл посмотрел на мой кекс. – Ты съешь все, что будет на тарелке.
Я не разобрала, шутит он или нет. Кивнув, я рывком сунула руки в карманы куртки.
Майкл поднял руку, как для присяги.
– Обещаешь?
Вымучив из себя улыбку, я вытащила руку из кармана.
– Обещаю.
Затем я извинилась, встала из-за стола и направилась в уборную.
Я ступила на верхнюю площадку эскалатора и втянула морозный воздух, от которого заныли зубы. У меня свело живот – на сей раз от волнения. Я не знала, как вести себя с новыми людьми. В лаборатории это шло мне на руку: только я, микроскоп и жужжание центрифуги. От меня не требовалось поддерживать разговор: социальные навыки большинства моих коллег располагались в том же спектре.
Под ногами поскрипывал свежевыпавший снег. Дойдя до нужного дома, я подняла голову: в освещенном окне виднелись силуэты непринужденно общающихся между собой людей. Уйти домой и сослаться на плохое самочувствие? Я взглянула на входную дверь. А
