– Он в здании администрации. Все чисто. Окно зеленое, окно красное. Выхожу.
Насколько я могу судить, оба окна закрыты и ничем не защищены.
– А что это значит, “окно зеленое, окно красное”? – интересуюсь я.
Он уходит.
Жду минуту-другую, но ничего не происходит, так что я встаю и иду смотреть книги на полке с табличкой “ОДОЛЖИ МЕНЯ”. Я бы вернулся в свой домик, но мы с Вайолет так и не обсудили этот вопрос за весь день, поэтому я не уверен,
Беру с полки более-менее случайную книгу в мягкой обложке и ложусь на диван читать. На второй или третьей странице дверь открывается и заходит Сара Пэйлин со своей юной родственницей.
– Доктор Лазарус! Мы услышали, что вас можно застать здесь.
– Ага. Только я Азимут.
Она улыбается. Мне по-прежнему странно видеть ее вблизи. Наверное, как и любого человека, чье техническое воспроизведение ты видел миллион раз.
– Можем ли мы вас попросить об очень большой услуге? – говорит она.
Они все еще топчутся у порога. Я сажусь:
– Конечно.
– Сэндиск тут надо сделать домашнюю работу по химии. У меня папа был учителем-естественником, но мне этих генов, похоже, не досталось. И мы подумали, вдруг… ну, все-таки вы доктор и так далее… в общем, не согласитесь ли вы помочь Сэндиск с уроками?
Я удивлен – и тому, что отец Пэйлин был естественником, и тому, что она верит в генетику.
Может, я недооценивал эту женщину.
– Рад попытаться, – говорю я Сэндиск. – Какая у тебя тема?
Девочка смущенно смотрит в пол:
– Да тут просто основы химии. Мне вообще-то не нужна помощь.
–
Чувствуя смущение Сэндиск, я говорю:
– Если хочешь, садись на тот диван и занимайся, а понадобится помощь – скажешь. Идет?
– Идет.
Пэйлин садится в кресло, которое стоит сбоку, и смотрит на нас со стороны. Это напрягает. Через некоторое время становится очевидно, что Сэндиск со своей тетрадью и толстым учебником, утыканным цветными закладками, вполне справляется с заданием, и я притворяюсь, будто погружен в чтение. Для виду то и дело переворачиваю страницы.
– Знаете, я на самом деле очень поддерживаю Израиль, – вдруг заявляет Пэйлин, так что я аж подпрыгиваю.
– Вот как?
– Определенно. Очень поддерживаю.
– Ага…[73]
– У вас ведь татуировка, – объясняет она.
– Верно. А почему вас и преподобного так заинтересовали мои татуировки?
– Ну, они просто… наверное, в этом есть какой-то особый смысл, если человек наносит на тело такие символы на всю жизнь.
– Вы про звезду Давида или про жезл Гермеса?
– Про обе.
Она улыбается той самой улыбкой, которую я уже не раз видел, но увидеть ее вживую – это все равно что смотреть “Фокс- Ньюс” с помощью какой-нибудь новейшей технологии с эффектом присутствия. Улыбка эта самодовольная и ироничная, но в то же время, кажется, прежде всего, оборонительная. Мол “если вам не нравится то, что я говорю, то это всего лишь шутка”. Она полуотдельная, как таунхаус в Бенсонхёрсте[74].
– И какой же в них особый смысл? – спрашиваю я.
Тут она смущается:
– Ну… сами знаете.
– Нет, я серьезно. Какой?
