– Царевна, я знаю, тебе тяжело думать об этом, но и в этом наша жертва Луноликой. Мужчины, добрые и честные, привязчивы сердцем. И он не станет смотреть на других дев, пока ты сама не прогонишь его. Ты должна это сделать, пока не пришло ему время жениться. Потом будет поздно тебе и больно ему.
Я никогда не думала об этом, и вдруг страшная слабость навалилась на меня. Представить, что Талай возьмет деву из другого рода, что у них будут дети, а он сам унаследует род и все свои станы. Сменит шапку, поселится в доме своего отца и будет приезжать к царю на сборы глав. Будет сидеть вместе со всеми в общем кругу, рассказывать новости и не смотреть на меня вовсе… Я не думала так никогда, и думать так мне не хотелось, думать так было тяжелее, чем носить в гору заледеневшие ведра и наполнять опустевший зимой колодец.
Я долго молчала, а после спросила:
– Как поняла ты все это?
– Он сказал мне.
Я вспыхнула и вскинула на нее глаза. Она улыбнулась – довольная, как мне показалось.
– Не бойся. Он не сказал мне ни слова и спрашивал только о тебе. Он сложил шалаш у реки, не уходит и ждет тебя. Он не вспоминал про Очи, словно бы не ее привез еле живую в чертог. И это мне сказало все. Да еще его глаза.
На следующий день я отправилась к реке, чтобы увидеть Талая. За те дни, что я провела в чертоге, выпал снег, и палые листья прихватило морозом. Они звонко хрустели под ногой. Вода струилась среди голых деревьев. Я быстро нашла шалаш, но ни Талая, ни его коня не было рядом. Не так-то ждет он меня, как показалось Таргатай, подумала я и ощутила обиду. Но удивилась себе, села у реки и стала думать, что делать теперь, после слов старшей девы. Права ли она и мне надо отдалиться? Или, быть может, она ошибается, и преданность Талая – всего лишь верность дочери своего царя? Ведь никогда не говорил он мне, что я – та дева, которую он мечтал бы ввести в свой дом. Он добр ко мне – только и всего. И не бросил же он ходить на посиделки. А он видный воин, такого не упустят становищницкие девы.
Так я думала, сидя там, а Талая все не было, и обида в моем сердце росла. Я решила уже, что Таргатайка ошиблась, но и я не права: он свободолюбивый и скрытный, как все мужчины. Мне недоступны его сердце и мысли. И надо прекратить думать о нем, это не подобает Луноликой матери деве…
Он появился в тот миг, когда я уже все, казалось, решила. Я услышала топот коня, что-то во мне сжалось в испуге, и, как желтые листья разом осыпаются с дерева, стоит подуть сильному ветру, так все мысли разом исчезли. Тут и вправду подул ветер, и я обернулась.
Я обернулась – он соскочил с коня в пяти шагах и побежал ко мне, будто я уходила, и меня надо было остановить. Лицо его было таким, словно он мог не узнать меня и боялся ошибиться. Я ощутила себя такой незащищенной, такой открытой и улыбнулась ему. Он опустился на колено и приветствовал поклоном – как деву Луноликой. Он никогда не делал так раньше. Я испугалась и вскочила на ноги. Я смотрела на него сверху вниз и видела его красную шапку с коньком на макушке. Нежность сжала мне горло.
– Поднимись, Талай! Легкого ветра.
– Легкого ветра, дева-воин.
Он встал, но не приблизился, смотрел радостно и смущенно. Мне стало смешно. Все мысли терялись в овраге, сдутые ветром. Я знала, что ни ему, ни мне нет никого ближе друг друга среди людей. О чем думать еще? Мир и тихая радость заполнили сердце.
– Старшая дева сказала, что ты живешь здесь. Почему не поехал в стан?
– Ты знаешь, царевна.
Я смутилась. Я знала, но никогда бы не сказала словами. Чтобы скрыть смущение, я быстро спросила:
– Где ты был?
– Ездил к царю, рассказал о землях Оуйхога.
– Ты рассказал все? И про Чу, и про лэмо?
– Да, царевна. Он отправляет на Оуйхог пастухов. Просил меня показать им путь.
– Но как же Чу?
– Царь решил, что, если жить с ними так же, как темные, Чу не тронут.
– Ты поедешь? – спросила я.
– Отказался бы, если б не встретил тебя. Но ты здорова, и теперь я поеду. Они соберутся к новой луне.
Я снова смутилась от таких слов.
Мы сидели с ним у реки, пока не спустилась из чертога дева, посланная за мной Таргатай. Скрывая усмешку,
