вошли.
Даже старушки не было у очага, огонь мирно спал во чреве Табити, а Талай – на своем ложе. Я подошла к нему и тихо тронула за плечо. Он открыл глаза в тот же миг.
– Шеш. Я привела к тебе больного, который хочет, чтобы о нем не знали.
Ничего не спрашивая, Талай поднялся и раздул огонь. Я зажгла лампу. Когда стало светлее, Таргатай сняла шапку и показала на голову.
– Боль выдавливает мне глаза и закрывает уши, – сказала она.
Талай кивнул и указал на ковер.
– Разденься до пояса и садись.
Она глянула на меня сумрачно – я кивнула, – и тогда она сняла плащ и куртку, села на ковер. Талай осмотрел ее, провел двумя пальцами по позвоночнику, дошел до шеи и наклонил ей голову вперед, с силой нажав на макушку. Таргатай захрипела:
– Темнеет в глазах.
– Ты падала с лошади? Или камни падали на тебя?
– Упало бревно, когда готовили дрова. Год назад. Еле отлежалась. Спина болела тогда. Но сейчас не болит.
Талай кивнул. Потом пропустил ей руки под мышками, сцепил на груди в замок и сильно сжал, переламывая при этом спину к себе. Таргатай глухо застонала.
– Смерти моей хочешь, воин, – сказала потом со слабой улыбкой. – Аштарка рассказывала, как ты башку мальчишке вскрыл. Мне так же хочешь?
Он улыбнулся:
– Нет, с тебя довольно будет размять кости. Кровь не ходит в тебе по нужным путям. Но ты должна приезжать ко мне каждый день, пока не скажу, что хватит. Начнем прямо сейчас, потому что я скоро уеду и вернусь после полнолуния, никак не раньше. Мне понадобится медвежий жир и конопляное семя. Жир есть у меня, а семя ты привезешь завтра.
Таргатай согласилась и стала ездить к Талаю ночами, чтоб даже девы из чертога не знали о том. Но меня брала с собой, потому что боялась одна остаться с мужчиной. Она оказалась стеснительной, как наивная девочка, эта могучая дева-воин. Талая опасалась больше, нежели любого ээ. В душе я потешалась над ней, но ни разу не позволила себе улыбнуться, когда в доме у конника она отвечала ему с той резкостью, какая бывает лишь от смущения. Он тоже, было видно, понимал это и подтрунивал над старшей девой беззлобно и мягко.
Мне очень хорошо было там, в сердце я благодарила Бело-Синего за эти ночи. Весь день ходила счастливая, и все давалось мне легко, хотя я только и делала, что ждала нашей тайной поездки к Талаю, как буду тихо сидеть в углу его скромного дома, слушать их с Таргатай разговоры и смотреть на Талая столько, сколько больше никогда – я знала это – наглядеться уже не смогу. Я следила за его работой, за спокойными и уверенными движениями, слушала его голос, впитывала запахи его дома, особые, такие дорогие для меня, и чуяла в сердце радость – но вместе с тем печаль. Слова Таргатай не покидали моей головы, хотя я и гнала их. Я думала о своей доле, винила себя и каждую ночь, переступая порог его дома, старалась себя убедить, что это счастье дается мне сейчас лишь затем, чтобы легче было после с Талаем проститься – но на деле только больше и больше проникалась им, вживалась в его жизнь и обретала его для себя. Проснувшись утром в своей постели, ловила запах его дома на своей одежде и в волосах, прижималась к ним лицом и дышала, и улыбалась, и чувствовала себя в те моменты невыносимо счастливой.
Все кончилось, когда на новой луне Талай уехал с пастухами на Оуйхог. А скоро после этого в нашем стане появились незваные гости.
Глава 9
Чужие
Зима уже спустилась с гор. Закончились торги хлебом, и хлебопашцы вернулись в нижние станы по свежему снегу. Потянулись в тайгу охотники бить зверя в теплой шубе. От них и дошли до нас тревожные вести: небольшой отряд степских шел в царский стан.
Услыхав об этом, отец отправил воинов при полном оружии встретить их и узнать, ради чего ступили в наши земли. Через несколько дней посланник вернулся. В доме были гости, и гонец, приветствовав очаг, сел у огня, поджав под себя ногу, застыл в ожидании. Отец нахмурился, предчувствуя важное, но не мог отправить гостей – это были двое глав родов с сыновьями. Он продолжил беседу, только махнул Санталаю, чтобы тот отвел гонца. Я была при этом и все следила за отцом и братом. Я видела, как Санталай получил что-то из рук посланца, благодарил его, дал три стрелы в оплату за службу и отпустил. Потом вернулся к трапезе, и мы завершили беседу, будто ничего не случилось.
