– Нет, добрый царь, еще не время, – настаивал Атсур. – Давай веселиться, а важное оставим на вечер. Наши станы давно друг друга у своих очагов не видали. Я приехал с миром и дружбой, закрыть хочу старые розни. Прими от меня дары.
Он крикнул на своем языке, и три его человека, плюнув недоеденные куски, бросились вон из дома, вытирая руки о шубы. Мы остались ждать. Атсур пил хмель, на меня все тяжелее и дольше глядя. У него были резкие черты, широкие скулы, загнутый книзу нос и кожа красная, словно от ветра. Я решила совсем не смотреть на него.
Наконец трое вернулись, неся тюки, и положили их перед очагом. Сперва разрезали узлы на самом большом. Там были отрезы шерстяных тканей желтого цвета, широкие бронзовые пряжки на пояса и яркие войлочные разрисованные цветами чепраки для коней. Все это слуги разложили по шести кучам.
– Я помнил, что шесть сынов боги послали тебе, царь, – молвил Атсур. – Эти дары твоим сыновьям и их женам.
Люди стали обносить братьев, те благодарили кивками и поднимали чаши. Тогда разрезали веревки на втором тюке. Там лежал широкий пояс из бронзовых узорчатых пластин с большой пряжкой, на ней была рысь с глазами из красных каменьев. На поясе висели ножны, украшенные камнями и тонкими пластинками серебра, из них торчала рукоятка меча, тоже богато украшенная. Еще было бронзовое блюдо с изображениями козлов и дорогой чепрак из шерстяной ткани, крашенной пурпуром, с узором золотой нитью. По бокам чепрака висели красные кисти.
– Эти дары для тебя, царь, – сказал Атсур, и слуга поднес их отцу. – Не хмурься, что не дарю тебе золота, как подобает владыке. Эти вещи принадлежали моему отцу, а он был великий царь, ты знаешь. А ножны и рукоять изготовили по моему приказу. Я велел не делать только клинка. Я не знаю размера твоей руки и побоялся оскорбить тебя, если сделали бы меньше. Ты велишь своим кузнецам вбить тот клинок, какой тебе подойдет.
Атсур лукавил, мы все поняли это: его земли были бедны на железо и хороших кузнецов. Атсур не хотел показать слабость своего оружия, поднеся дурной кинжал. Отец с хмурым лицом принял дар, чтобы не оскорблять гостя. Атсур не мог не заметить того, но не подал вида. А слуги уже развязали третий, малый сверток, и молодой царь неожиданно поднялся с места и сам подошел к нему.
– Я вез подарки для женщин этого дома, – сказал он и взял в руки деревянную чашу с точеной крышкой, размером с крупное яйцо. Он извлек оттуда бусы из прозрачных зеленоватых камешков нефрита. – Но царь не взял себе новой жены, значит, эти бусы я подношу твоей дочери, прекрасной лицом и черной бровями. Также я подношу ей и этот дар, в надежде, что не буду отвергнут. – И тут он достал крохотные серьги.
Я почуяла, что кровь прилила к моему лицу: серег было две. Я услышала, как все братья пошевелились, будто не верили своим глазам и хотели получше разглядеть дар, чтоб знать наверняка, что не ошиблись. Я не знала, как теперь поступить. Обернулась к отцу – он смотрел на Атсура. Все братья тоже тяжело, с угрозой уставились на него. Гость же взял подарки и подошел ко мне.
– Я думаю, в ваших краях этот дар не имеет такого значения, как у нас, царь. Иначе я не знаю, как мне его понимать, – молвила я наконец, зная, что отец ждет моего слова.
– Я помню ваши обычаи, царевна, – учтиво ответил гость. – И помню, что у вас две серьги мужчина дарит той деве, которую хочет женой взять к себе в дом.
Кровь с новой силой ударила мне в лицо, и стало нестерпимо душно, будто дымом заполнился дом.
– Ради этого ты ехал? – спросил отец.
– Когда я ехал, я не знал, не сбрила ли еще Ал-Аштара свои девичьи косы, – сказал степской царь. – Гонцы, встретившие меня в дороге, вселили в меня добрую надежду, и я стал торопить коней, чтобы скорее увидать цветок твоего рода. Но когда приехал, то испугался за свои глаза: слишком легко ослепнуть от такой красоты.
Как по озеру проходит рябь от ветра, так прошла она среди моих братьев. Атсур и бровью не повел. Я почуяла, как ладони вспотели и похолодели, я не могла смотреть ни на кого. И все молчали. Атсур держал серьги двумя пальцами и подносил к моему лицу. Я подняла глаза. Помню, я тогда отметила, что ногти его сильно грязны.
– Я не могу принять этот дар, – как девица тихо сказала я. Тут же сердце мое вернулось на место, и твердость вернулась. – Я не могу это принять, не мне носить серьгу в ухе, – повторила громче.
Гладкое лицо гостя не изменилось. Все его чувства скрывались за щелью глаз. Он продолжал стоять передо мной, будто я ничего не сказала.
– Ты не все помнишь наши обычаи, царь, – вступил отец. – Не сочти отказ оскорблением, и мы не сочтем оскорблением твое сватовство. Но моя дочь – дева-воин, она посвятила себя Луноликой. При посвящении она дала обет безбрачия и не может стать никому женой.
– Давно это было? – почему-то спросил Атсур, все еще не сводя с меня глаз.
