Кадын

Алатай на животе выполз из шалаша, и его вырвало. Тут же стало легче, он смог дышать полной грудью, но ноги держали еще слабо. Качаясь, он дошел до воды, чтобы попить, но оступился и упал в реку. Тут же вылез и решил больше не пробовать наклоняться к воде, проковылял к костру, стал прыгать вокруг огня, чтобы высохла одежда. Туман еще заполнял голову. Сквозь стены шалаша долетало до него смутное, странное пение – там Кам призывал сильнейших духов.

Слов не было в этой песне, лишь протяжное, словно ветер, завывание и постанывание. Алатай остановился, невольно сел и прислушался. Звуки уносили его в мутные, темные глубины, как будто в пещеру. Потом стали долетать крики, и всхлипы, и вздохи – и у него опять закружилась голова и перехватило дыхание. Перед глазами стало красно, ум заполнился образами, странными, жуткими, но различить, понять их Алатай не успевал: плыли, плыли ээ через голову, плыли, толкались, пока не вынесли дух из тела, выше и тела, и шатра, и темных, склоненных деревьев, а потом его откинуло навзничь и, как дым, растянуло над землей. Пошевелиться он уже не мог. Ему вдруг стало казаться, что он сидит под шкурой в камнях, и рядом с ним, бок о бок, другой человек, Камка, но Камка-девочка, еще неумелая и слабая. Он мог бы почуять, как она дышит. Ветер дует над ними, ветер гонит ночь и снег над головой, и вместе они – на суде у барса-царя, и ни судьбы своей, ни будущего еще не знают. Придет барс – и растерзает или отпустит, один Бело-Синий ведает. Но вдруг остановился поток видений, все еще плывший через его голову, и стало черно и пусто, и шалаш пропал, а потом со всех сторон явились черные тени и стали налезать, огромные, липкие, и он понял, что это Чу, и показалось даже, что он видел их уже, и побежал, потому что больше ничего не мог в этот миг сделать. Но тут кончилась земля, и он полетел с обрыва, кувыркаясь, крича, и упал, но не разбился, а уже сам глядел на все сверху, и видел внизу прекрасную, светло-чалую лошадь – мертвой лежала она на камнях, закинув голову и набок отбросив ноги… Жалость и боль переполнили Алатая, так что он силился закричать, но его закрутило опять, и он ощутил вдруг, что это он сам лежит на боку, согнув ноги, сложив руки на животе, а кругом – чернота беспросветная, земляная, глубинная чернота – чрево земли, могила глухая под курганом. И в то же время он продолжал оставаться сверху, и смотрел по-прежнему вниз, и видел там в этой позе – на боку, согнув ноги и сложив руки на животе, – лежащую свою невесту, прекрасную, манящую невесту в невестиной одежде и высоком парике с золотыми птичками. Она лежала, как будто спала, но он понимал уже, что она мертва, мертва, никогда не проснется, что сделали из нее прекрасную куклу. И тут же с ужасом таким, что похолодело все тело, в невесте этой узнал он Кадын…

Когда раскрыл глаза, над головой была бело-синяя высь, светлая, звездная, и прямо из нее, чистой, медленно-медленно летел снег. Лишь когда перестал, Алатай понял, что это ветер качал ветку и сбрасывал снежинки на лицо.

Он поднялся. У костра сидела Камка. Кадын лежала рядом, прикрытая плащом. Камка обернулась и протянула Алатаю чашу с теплым отваром.

– Выпей, воин. Ты много сил потерял вчера.

– Что ответили духи? – спросил он, пригубив.

– Ты не можешь не знать. Ты все время был с нами.

Он удивился, но не посмел подать вида. Спросил по-другому:

– Так кто же лэмо? Люди или духи?

– Я не знаю таких существ. Души человеческой нет у них, а значит, не назову их живым. Духами тоже не назову – они имеют плоть. В них алчность, как в ээ-борзы, алчность до чужой жизни, но это не ээ-борзы. Ночь на исходе, – сказала она потом. – Меня ждут девы. Легкого ветра, воин. Не покидай своего царя до конца.

С этим она поднялась и ушла, лишь топот коня отозвался в лесу. Алатай остался, подавленный и смущенный ее словами. Воздух начинал сереть. Кадын мирно спала на боку, свернувшись. Алатай смотрел на ее лицо и вспоминал жуткие видения этой ночи, и вдруг понял, что видел то, что приходило ей самой – это были ее видения. Он почуял, как от этой догадки на ладонях выступил пот. Он почуял себя так, как если б невольно подсмотрел за закрытые двери царского дома. В этом было что-то еще более жуткое, чем в самих видениях, и что хотел тем сказать Бело-Синий, он не мог уразуметь.

Глава 7 Зонтала

– Хо-рош, хо-рош! – нараспев говорил Стиркс, качаясь в седле позади Алатая. – Хорош воин! То-то отец порадуется! То- то рад будет, как сын в родной дом вернется. Мало ли: такой стал воин. И верного слугу имеет. Лишь у доблестных богатырей слуги были. Так ведь, да?

Алатай морщился, но молчал. Отвечать Стирксу не имело смысла – только раздувать огонь, который и без того славно горит. Два дня, как они тронулись из царского стана через перевал, дядя как будто позабыл, что умеет молчать. Он не переставая пенял Алатаю на его поступок, насмехался над ним и над Эвмеем, не упускал любого повода напомнить, как учил его все эти годы и какой благодарностью отплатил он и ему, и отцу, уйдя на службу к царю. А когда вдруг смолкал, утомившись, язвительный, злой взгляд его