чей отец лежит под каменной горой древних Чу?! Что происходит с моим людом, Талай? В их сердцах больше нет ветра. Таежные люди, таежные глядят на меня глаза, сердца их поросли мхом, как гнилые лиственницы в теснине. Они хоронят покойников в землю и говорят, что это отныне их земля. Но где же тогда люд Золотой реки? Когда мы с отцом потеряли его?
Талай молчал, а Алатай стоял, будто донага раздетый, и каждое слово било по нему, как языкастая, с железными когтями плетка. Все это было о нем, он знал это и чувствовал дурноту.
– Уйдем с нами, царь, – сказал тут Талай. Алатай увидел, как он коснулся ее локтя, и кровь в нем похолодела. – Мой род снимется, как стают снега, и уйдет на юг, как ходят желтые. Духи давно говорили мне о тучных пастбищах для коней в тех краях. Уйдем со мной. Возьми людей, кто еще не растерял кочевого духа, и уйдем.
– Нет, Талай, – покачала Кадын головой. – Отец говорил, что царь – пленник своего люда. Во все времена, чтобы умилостивить духов, в жертву им отдавали царя. Я царь люда, а не рода. Род – ветка, люд – дерево. Как я спасу дерево, спасая одну только ветвь?
– Но царь! Ты сама говорила, что люд изменился. Какому же люду ты царь, а какому – пленник? Своему ли или тому, что не слышит голоса духов? От моего рода пойдет новый люд, и нам ты будешь царем. В нас будет ветер кочевий, мы будем чутки к голосу духов. Возьми дев Луноликой, и с нами будет сила Золотой реки. Уйдем с нами, пойдем к ней, ты же всегда лишь этого желала, Ал-Аштара!
Алатай видел, как царь слегка улыбнулась. Она подняла глаза на Талая, коснулась его руки, – и в этот миг ее взгляд скользнул к двери. Алатай вздрогнул, когда взгляд этот налетел на него – таким теплом, такой нежностью был полон он, какого и не могло быть у царя, но лишь у юной, прекрасной, любимой девы. И тут же увидел, как взгляд этот тухнет, будто вылетевший из костра уголек.
– Что ты, воин? – спросила Кадын.
– Я к тебе, царь, – проговорил Алатай непослушным языком, будто рот его был полон овечьей шерсти. – Я сказать… – И замолчал, не зная, как вымолвить то, с чем шел. «Я пойду за тобой. Куда позовешь – я всюду пойду за тобой. И мой род вместе со мною», – хотел он сказать так же, как Талай, подарить хотел ей – и себя самого, и весь род, но не мог. – Каспай говорит, рыжая кобыла засекла ногу, – вымолвил он наконец и не понял, как не разверзлась под ним земля. Талай обернулся на эти слова, и Алатай не нашел в себе сил посмотреть ему в глаза.
– Хорошо, ступай, – кивнула Кадын. – Я возьму завтра каурого. Благодари Каспая. Легкого ветра.
– Легкого ветра, царь, – проговорил Алатай, шевеля языком в мокрой овчине, и вышел.
И на следующий день, когда собрала Кадын глав и спросила: «Когда уходим, братья?» – все молчали так же, будто наелись шерсти. И Алатай молчал. Один Талай сказал снова:
– Мой род готов сняться, как стают снега и по свежей траве можно будет гнать скот.
Тогда поднялся из угла Стиркс – в тот день он сел гораздо ближе к огню, будто получил на это право.
– Люд не желает уходить, царь, – сказал он уверенно. – Люд желает знать, что хочет ээ-торзы, хозяин гор, за то, чтобы навеки оставить нас на этой земле.
– Верблюды дурные! – вскочил тут Талай на ноги. – Где потеряли вы дух свой? Где ваши сердца? Или совсем ушла Золотая река из вашей крови?
– Нет никакой реки! – крикнул Стиркс, и лицо его перекосилось. – Костровые сказки! Тысячу лет нас водили за ложью! Люд против!
Поднялся крик. Алатаю казалось, что снова дрожит земля. Он метался взглядом от одного лица к другому, и все шло перед ним кругом. Талай чуть не бросился на Стиркса, но их остановил голос царя.
– Опомнитесь, главы! Вас помутили духи! – И мужчины замерли на месте. – Я не знаю, кого я вижу перед собой, – заговорила Кадын тише, но в доме стала такая тишина, что было слышно шипение дров в очаге. – Это ли люд Золотой реки? Нет, я не знаю вас, люди. Сердца ваши как мягкое тесто. Страх перемен гнетет вас больше, чем трепет перед волей хозяина. Вы продали свой род подземным Чу, отдав им своих мертвецов. Вы продали дух люда, как старый сосуд для хмеля. Но пусть вас судит Бело-Синий. Я принимаю волю люда, какой бы она ни была.
Она сидела белая, с лицом, словно окаменевшим. Алатай боялся дохнуть.
– Царь, опомнись! – воскликнул Талай. – Это гибель! Если духи гонят, они не оставят в покое!
– Волей люда говорит Бело-Синий. Если он оглушил глав, что те не слышат голоса духов, значит, в том наша доля, – сказала Кадын, не глядя на него.
– Но ты же слышишь, царь! Так уходи! Уйдем вместе с моим родом, как только сойдут снега. Царь!
