Капитан бесшумно прокрался и выглянул. Ему хватило одного мгновения, а после он обернулся и кивнул.
– Он! – сообщил Трошкин, вернувшись. – «Крупа»!
– Будем брать, – решил Наум.
Осторожно, бочком, он выглянул в окно. Во дворе горел яркий фонарь, и за окнами просматривались коридоры второго этажа – напротив и слева, а вот тот, где маялся Крупа, имел иную планировку – там комнаты и кабинеты располагались по обе стороны.
– Никого вроде. Ты, Гаврик, и ты, Федя, идете вкругаля и заходите с тыла. Крупа вас не заметит, он будет смотреть на меня.
Эйтингон, готовясь к операции, хотел сначала обрядиться в камуфляж, но потом передумал и остался как есть – в галифе и в кителе полковника.
Зайдя в комнату, через которую они проникли в особняк, Наум подсветил маленьким фонариком и выбрал себе папку посолиднее.
– Начали!
Дождавшись, пока за окнами по ту сторону двора мелькнет платок, Эйтингон решительно свернул за угол и пошагал прямо к «сторожу». Тот удивился малость, обнаружив полковника, энергично приближавшегося к нему. Лицо полковника выражало озабоченность, его губы шевелились, вычитывая что-то из открытой папки, которую он держал в руках.
Остановившись напротив Крупского, Наум поднял голову и спросил будничным тоном:
– Судоплатов еще здесь?
– Здесь… – вымолвил верзила, растерявшись. – А…
Договорить ему не дали – пистолет с глушителем, который Эйтингон держал под папкой, коротко прошипел.
Крупа вздрогнул, дернулся, словно желая прикрыть рану в груди, но сердце уже остановилось. Упасть верзиле не дали – подоспевшие Ермаков с Шереметевым подхватили никнувшее тело.
Наум махнул им рукой – в комнату, и подозвал Ларина с Приходько.
– Страхуете.
Неожиданно за дверью послышался чей-то голос, и створка приоткрылась. Спиной показался еще один громила, широкоплечий, с бритой головой.
– Слушаюсь, – прогудел он и аккуратно прикрыл дверь.
Наум хотел было застрелить и этого, но передумал и ударил по бритой голове рукояткой пистолета.
Подбежавшие Иван с Миколой подхватили громилу.
– На допрос, – велел Эйтингон.
И опять они вернулись во «входную» комнату. Вялого громилу живо связали, а рот заклеили куском лейкопластыря.
Пинком приведя в чувство «языка», Наум присел и ласково сказал:
– Ну, здравствуй, друг ситный. Говорить будешь? Кивни! Не хочешь? А я тут плоскогубцы нашел… Ржавые, правда, но зажать, как следует, сосок смогут. Приступать? – Эйтингон рванул рубашку на пленном и сжал пассатижами розовый пупырышек.
Громила замычал и задергался. Потом что-то щелкнуло у него в мозгу, и он истово закивал.
Наум отложил свой инструмент и легонько сжал пальцами кадык у «языка».
– Сейчас я отлеплю пластырь, и мы с тобой поговорим. Но прежде чем я это сделаю… В общем, китайцы преподали мне один урок – как пальцами вырывать гортань. Я этот урок выучил на «отлично», поэтому, если ты вздумаешь орать и звать на помощь, то у тебя этот номер не пройдет – станет нечем орать. Дошло?
Сорвав пластырь, Эйтингон спросил:
– Как звать?
– Михаил… – просипел громила. – Порошенко.
– Там, откуда ты вышел, кабинет?
– Так точно.
– Судоплатов на допросе?
– Так точно.
– Кроме него и… хм… следователя, там больше никого нет?
– Никого.
Уловив движение глаз, Наум посильнее сжал горло.
– А если подумать? – промурлыкал он.
