множеством фанерных ширм, над которыми возвышались шкафы с книгами. На некоторых шкафах пылились человеческие черепа – уж так был устроен Садовский, впадал в мистику, любил потустороннее, как-то все это сплетая с монархизмом крайнего толка.
Встречать Демьянова вышла бывшая фрейлина – неопрятная старушенция с длинными рыжими, как будто месяц нечесаными волосами, одетая в грязную рваную белую кофточку и черную дырявую юбку.
– Александр Петрови-ич! – заулыбалась она. – Радость-то какая! Проходите, проходите…
– Кто там, Надя? – донесся ясный, резкий голос Садовского.
– Александр Петрович пришли! – пропела Воскобойникова.
– А-а…
Натянуто улыбаясь, Демьянов прошел в комнату «вождя». Одна стена комнаты была завешена куском парчи, из которой шили поповские рясы, на правой стене висел большой женский портрет.
Сам хозяин квартиры сидел в большом кресле за письменным столом, заваленным книгами и бумагами.
Потеряв ноги еще в первый год революции, Садовский был частично парализован, но голоса хворь не коснулась.
Александр Петрович внутренне усмехнулся: поэт напомнил ему Кису Воробьянинова – тоже лысый, Садовский носил бороду, аккуратно подстриженную клином, лицо его было продолговатым, худым и очень бледным. Одет «вождь» был как всегда – в черный без воротника халат, в черную с высоким воротником рубаху, только вместо пуговиц были пришиты какие-то медные бляхи.
– Здравствуйте, – наклонил голову Демьянов. – Решил нанести вам визит. Кстати, я впервые в вашем жилище. Впечатляет! Далеко не всякий москвич может похвастаться отдельной квартирой.
Садовский довольно ухмыльнулся.
– Я сюда через Наркомпрос попал, – сказал он. – За меня некоторые писатели хлопотали. Меня поддержали тогда Алексей Толстой, который теперь такой негодяй, и Сергей Городецкий, который дурак, и Корней Чуковский, который трусливый, как заяц, и сейчас удрал. Порядочный человек был только что умерший Иван Евдокимов, но и он продался большевикам. По-настоящему порядочна только Мариэтта Шагинян, но она кругом в долгах…[12] Ну, как наша борьба?
– Идет полным ходом, – честно признался Александр Петрович. – Меня уже спрашивали с той стороны, есть ли у нас свои люди в Ярославле и в Рязани.
– Нету, – поморщился «вождь». – Но вы бы сказали, что у нас есть связи с Горьким!
– Уже передал.
– Превосходно! – бодро заключил Садовский.
Не зная, что еще сказать, Демьянов вежливо поинтересовался:
– Над чем работаете?
– А! – отмахнулся поэт скрюченной рукою. – Это мое старое, еще прошлогоднее. Называется – «Немцам». Достал, вот, перечитать захотелось. Навеяло, знаете ли…
– А послушать можно?
Садовский с готовностью подхватил исчерканный лист, прочистил горло и с чувством зачитал:
– Здорово, – серьезно сказал Демьянов. – И монархия, и православие, и антисоветский зов…
– О! – поднял палец поэт. – Зов! Хорошо сказано.
– Кстати, – вспомнил Александр Петрович. – Наши друзья велели поддержать вас…
Он вынул из кармана сложенные вместе десять сторублевок. Немцы уже передали на подкупы и прочее более пятидесяти тысяч советских рублей – Судоплатов смеялся даже над тем, что немцы, дескать, финансируют операцию. Эйтингон, чтобы меньше возникало вопросов, велел передать тысячу рублей Садовскому.
– Спаси-ибо… – протянул тот. – Хоть какой-то просвет во всей этой мгле!
– Ну, засим позвольте откланяться.
Задержаться его не уговаривали, и Демьянов, испытывая облегчение, покинул Новодевичий монастырь.
В тот же вечер, переговорив с Эйтингоном, он отправил радиограмму такого содержания:
