– Битте! – четко произнес Эйтингон заветное слово.
Поставив корзину на палубу, он вытащил из-под рыбы пистолет с глушителем, уже слыша знакомое «Пок! Пок!».
Встречавшие рыбаков матросы попадали на палубу. Наум развернулся, приседая и вытягивая руку с пистолетом. Пок!
Вздрогнув так, словно его ударило током, вахтенный повалился.
Сделав жест «убрать», Эйтингон тут же послал двоих «рыбаков» на охоту за вахтенными. Не один день они корпели над огромными листами ватмана, где были вычерчены лабиринты проходов и отсеков «Тирпица». Конечно, реальный корабль и его чертежи – это «две большие разницы», но хоть что-то…
Появился Турищев, показал – все в порядке, наблюдатели сняты.
Наум выдохнул:
– Битте!
В тот же момент через борт перевалилось трое боевых пловцов во главе с Пупковым. Эйтингон лишь головой покачал – он даже не заметил, как те забросили «кошки» с крючьями, заделанными в каучук. Профессионалы, что тут скажешь…
И еще троица, и еще…
«И тридцать витязей прекрасных чредой из вод выходят ясных…» – припомнил Наум любимого Пушкина.
«Дядька их морской», то бишь Пупков, приблизился к Эйтингону.
– Мы готовы.
– Выдвигаемся! – скомандовал старший майор и дал знак «рыбакам» – высаживаемся!
Вот она, заветная дверца… Наум первым скользнул в узкий проход, ведущий к небронированной части пункта управления.
На капитанском мостике он застал лишь вахтенного офицера и рулевого. Оба мужественно боролись со сном.
Их молниеносно связали и допросили – без пристрастия, чтобы не портить будущие отношения.
Офицер оказался обер-лейтенантом цур зее Альбертом Райнертом, а рулевой – матросом-гауптефрейтором Куртом Ланье[20].
– Сидите тихо и не рыпайтесь, – сказал им Наум, умудрившись перевести на немецкий даже последнее выражение. Впрочем, это было не удивительно – в числе его учителей числился грузчик из Гамбурга.
Эйтингон покинул капитанский мостик, мысленно возблагодарив умного человека, посоветовавшего использовать мягкую обувь. В самом деле, бегать по стальным полам в башмаках или сапогах означало скомандовать «подъем» экипажу, дрыхнувшему в каютах и кубриках.
Внезапно Наум ощутил приступ робости – ему показалось, что линкор слишком огромен для его роты. Группы просто рассеются по кораблю.
«Ничего, – тут же успокоил себя Эйтингон. – В экипаже всего две тыщи с лишним человек, а «Тирпиц»… Да, он велик, но конечен. Да и деваться им некуда – или они угонят линкор, или…»
«Никаких «или»!» – приказал себе Наум.
Прибежал малорослый, юркий Мишка Бондаренко. Проведя три года в плену у гоминьдановцев, он лишился половины зубов, зато овладел приемами джиу-джитсу и еще каким-то китайским самбо – кулаком кирпичи разбивал!
– Машинное отделение захвачено! – выдохнул Мишка. – Турищев велел передать, что они, если надо, запустят двигатели и без немцев.
– Скажи ему, чтобы без самодеятельности! Запороть движки – это значит не выполнить задание. Заодно и сдохнем все…
– Понял!
Развернувшись, Бондаренко убежал, а Эйтингон вернулся на мостик. Договаривались же, что связные станут являться именно сюда. Наум поморщился – ему чертовски хотелось самому бегать сейчас по отсекам, делать, а не ждать сообщений от тех, кто как раз и занят делом. Судьба…
Прибежал Мюллер, доложил, что кубрики заперты, офицерские каюты изолированы, межпалубные проходы к орудийным башням отрезаны и находятся под контролем.
– Радиорубка? Или как она там называется…
– Заняли! Там Ивернев сейчас.
– А капитан где?
– Спал у себя. Оказал сопротивление. Ну, дали разочек…
– Знаю я вас… – проворчал Наум. – «Разочек»… Поубиваете мне половину экипажа…
– Не-е! – заулыбался Ганс.
