И все же Разрушитель чувствовал себя чужим в хирде, где все были знакомы друг с другом чуть ли не с детства. А он пришлый и особого почтения ни у кого не вызывал.
Рёгнвальд чуял такое к себе отношение, переживал, злился – и заливал горе пивом покрепче да вином заморским, став большим охотником до пития. Хлебнешь изрядно – и будто бы вырастаешь, становишься значимей, чем ты есть.
И все тебя любят, и ты к ним милостив…
…Разрушитель стоял в дозоре в самом конце каравана и восседал на вороте с пухлой бухтой кожаного каната. Неподалеку горел костер, отпугивавший комаров да мошку.
Лениво обмахивая себя веткой, Рёгнвальд смотрел куда-то вдаль, на заход солнца, где догорала багровая полоса заката.
– Рёгнвальд, это ты? – позвала Эльвёр.
Викинг встрепенулся.
– Кто тут? – сурово осведомился он, опуская ладонь на рукоятку меча.
– Я это, Эльвёр.
– А-а… Чего забыла-то? Или дёру дать решила? Хе-хе…
– Да куда ж тут бежать? В лес, к зверям диким?
– Эт точно что некуда!
– Рёгнвальд, – притворно вздохнула дочь Освивра, – беда случилась…
– Какая такая беда? Помер кто? Так то не беда!
– И впрямь помер, только давно. Гуту знаешь? Девушка из Себорга.
– Ну. Видал. А чего с ней?
– С ней ничего. А вот отец ее помер недавно. Гуте сообщили поздно, и она тотчас же устроила поминки – так у них полагается. Приходят гости и поминают усопшего добрым словом. И надо обязательно выпить – трижды.
– Правильный обычай! – одобрительно кивнул Разрушитель.
– Ага! А у нас как раз жбанчик треснул, протекать стал, вот мы его и решили распить, поминая. Девчонки там всех угощают. А меня сюда послали.
Рёгнвальд очень оживился:
– Ага! Помянуть, говоришь? Помянем! Мы закон понимаем, а обычай, он и есть главнейший закон. Наливай!
Разрушитель подставил свою деревянную чашку, и Эльвёр щедро плеснула зелья из Скотланда. Рёгнвальд попробовал, задохнулся, закашлялся, но утер слезы и выцедил всю емкость досуха.
– Ох… Вот это ничего себе… Ох и крепка! Так ты говоришь, трижды?
– Так полагается. Ой, а закусить я ничего не принесла!
– Пустяки! – утешил ее Разрушитель. – Щас сообразим!
Язык у него начал заплетаться, да и у жестов появилась пьяная размашистость.
Заедая вчерашней лепешкой с салом, Рёгнвальд вдохновенно болтал:
– Обычай – это закон! Да-а! А как же? Обычай-то все помнят. Конечно! Вот и поступают обычно… По обычаю. Ага… Отец у нее помер… Мало ли… Отцы, они у всех помирают рано или поздно. Ага… Твой-то жив? Звать как?
– Освивр. Убили его в прошлом году.
Эльвёр поневоле всхлипнула, не притворяясь нисколько. Разрушитель тоже погрустнел, сказал, добавляя в голос хмельной печали:
– Всех нас ждет Хельхейм или Валгалла. Это уж кому как! Освивр… Освивр… Что-то знакомое…
– Он был кормщиком у Андотта-кузнеца.
– Да ну?! Наливай!
После второй Рёгнвальда развезло.
– П-помню я его, Ос-свивра этого… – проговорил он. – Ага… Сидел бы, не рыпался, ничего бы с ним не случилось… А он полез – и я его мечом – р-раз! И готово. И готов! Хе-хе-хе…
Эльвёр заледенела от его слов.
– Это сделал ты? – спросила она нарочито равнодушным тоном.
– Я! – гордо сказал Разрушитель и ударил себя кулаком в грудь. – Загорелый такой был, борода черная, а на левой руке – змея синяя. Или змий… Ха-ха-ха!
У девушки не осталось сомнений – Рёгнвальд описал ее отца. Эльвёр испытала глубочайшее отвращение к убийце, и вся идея
