колоссальной дугой по степи.
Витахольм стал последним оплотом оседлости, дальше тянулся пустынный простор, куда землепашцы боялись соваться, а кочевники проживали врозь, их юрты были раскиданы по степи, не терпя близкого соседства. Печенеги говаривали: «Моим глазам больно, если я вижу чью-то юрту на краю неба».
Да оно и понятно – выпас скота в степи требует простора, даже несколько больших стад, пасущихся рядом, выедят всю траву с корнем. Потому скотину и перегоняют постоянно, потому и кочуют скотоводы.
Правый высокий берег тянулся цепочками холмов да кручами, рассеченными балками. Левый, пологий, тянулся вдаль, но не плоско, а с почти незаметными уклонами, словно невысокие холмы растянули по горизонтали.
У самой воды шуршали камыш и тростник да развесистый краснотал, в глубину отступали бересклеты и вязы, липа попадалась, высовывались острые верхушки тополей, а еще выше росли дубы.
Степь тянулась и справа, но за высотами берега она не давалась глазам. Зато слева – простор! Лишь кое-где взгляд натыкался на кусты боярышника, а дальше – широчайший разлив муравы.
Трава вымахивала высоко, она могла скрыть лошадь до самого седла. На зеленом фоне голубели поля незабудок, колыхались белые перья ковыля. Июнь. Месяц Ягнят, как викинги считают.
Пока «Рататоск» плыл, никто особо не опасался нападения печенегов, но вот на ночь приходилось подходить к берегу на стоянку: река не море, в темноте не поплаваешь, даже ориентируясь по звездам.
Несколько ночей подряд команде везло – вовремя попадались островки, к которым можно было пристать, и даже дрова не приходилось рубить – Днепр сам «наносил» кучи плавника.
Пару-тройку раз приставали к правому берегу, хоронясь в устьях оврагов, где, как правило, бежали чистые ручьи, а дозорные бдели наверху. Однако за все дни пути ни вблизи, ни вдали не попадались конники.
Было видно, как по степным просторам бредут стада диких туров, правда уже не такие многочисленные, как в древности, – степняки, невзирая на свою нежную привязанность к конине, буйволятину тоже уважали.
На десятый день пути впереди вовремя замаячил остров, заросший дубняком. К нему и пристали.
Множество кострищ, заботливо обложенных камнями, свидетельствовало о «популярности» клочка суши – многие, следуя вверх или вниз по Днепру, останавливались здесь.
Еще днем викинги не удержались и высадились на левом берегу – поохотиться. Часа два они пропадали и вернулись, волоча за собой добычу – молодую турицу.
Вот она-то и стала ужином – в тушеном и жареном виде.
Ну, насколько приятным выдался вечер, настолько любопытным было утро.
Все уже собрались в путь, позавтракав холодным мясом и чем-то вроде компота из вареных ягод и трав, собранных Турберном.
Он-то и приметил странный корабль, что приближался с севера. Это был скейд, на его треснувшей мачте полоскались обрывки паруса, а сам корабль рыскал по курсу, кренясь на левый борт.
Вблизи оказалось, что нос скейда был размочален в щепки, словно на полной скорости судно налетело на скалу. Да так оно, наверное, и произошло, вот только рассказать об этом было некому – ни единого человечка не видать на борту.
– «Летучий голландец», – пробормотал Костя.
– Кто-кто? – заинтересовался Хродгейр.
– Да это легенда такая, о капитане, проклятом… богами.
– Вечером расскажешь.
– Обязательно.
– Эй, все на борт! Надо глянуть, что это такое к нам плывет.
Собрались быстро, отчалили и обождали пару минут, пока дрейфующий скейд приблизится настолько, что его можно будет притянуть абордажными крючьями.
– Да-а… – только и вымолвил Йодур, шагнув через борт на палубу «летучего голландца».
Роскви присвистнул. Повсюду на палубе лежали мертвецы, сраженные несколькими стрелами подряд, а один труп, смердевший у мачты, и вовсе походил на подушечку для иголок – пять стрел торчало у него из груди и живота.
– Я знаю его, – сказал Костя, сглотнув, – это Одд Бирюк.
– А мне знаком корабль, – хмуро проговорил Беловолосый. – Это «Ворон ветра».
– Точно! – крикнул Хадд, сдирая мешковину с носовой фигуры. – Они ее еще и повернули, чтобы не пугать духов степи!
