легче, словно Огонь избегал его.
– Ты немного преувеличиваешь. И мне нужно было знать, насколько ты мертва.
– А есть градация?
Машинально убрав челку с глаз, я замерла, осознавая, что не так. За зиму она успела отрасти до подбородка, а сейчас была слишком короткой, чтобы заправить за ухо. А еще вместо заляпанной кровью кофты на мне был домашний кардиган, оставшийся у родителей. Я закатала рукав: чистая кожа без следов золота…
Что за черт?
– Без тела ты принимаешь наиболее привычную для тебя форму, – объяснил следивший за моими метаниями Диз.
– Я действительно умерла? – спросила я, разглядывая запястья. Голос дрогнул.
– Боюсь, что да, – мягко ответил он. – Мне жаль.
– Но я…
Не чувствовала себя мертвой. Напротив – я давно не ощущала себя настолько живой. С тех пор, как в моей жизни появился Сереш, а каждый новый день стал приносить неприятные открытия. С тех пор, как в теле поселилась тяжесть, с каждым днем отнимавшая все больше радостей – мелких, повседневных, которые я считала чем-то само собой разумеющимся.
И потом, если бы я умерла, могла бы я в этом усомниться? Думать? Говорить? Мне всегда казалось, что смерть – очень однозначная штука.
От абсурда ситуации я хихикнула.
– Бабушка всегда повторяла мне, что хорошие девочки попадают в Ад. Так и получилось.
– Разве обычно не наоборот? «Хорошие девочки попадают в Рай, плохие – куда сами пожелают»?
– Не в ее версии. Правда, она имела в виду Ад из домашних обязанностей, гендерных ролей, которые на себя взваливают женщины, и всего такого. Вряд ли ей пришло бы в голову, что со мной все будет так буквально.
– Интересная женщина, – хмыкнул Диз.
– Страшная. Поверь, ты бы с ней не захотел познакомиться.
– Справедливости ради, ты встречала моего отца, – заметил он. – В сравнении с ним…
Подумав, я помотала головой.
– Все равно. Это у нее профессиональное. Ты просто не видел, как она садится напротив, закуривает сигару и начинает допрос. Только лампы в лицо не хватает.
А потом возникало впечатление, что еще немного, и она перейдет к иголкам под ногти и другим методам убеждения. Меня невольно передернуло. Нет, может, я ее и любила, но желательно – на расстоянии. Диз снова усмехнулся:
– Вот, значит, в кого ты пошла.
Я бы оскорбилась, но вместо этого почему-то снова хихикнула.
– Это истерика? – настороженно поинтересовался Диз.
– Нет, – успокоила я его и рассмеялась.
Это была истерика. Полноценная, бурная, c хохотом, переходящим в слезы. Должно быть, сказалось напряжение последних дней – недель, месяцев даже. Глаза затянуло белой пеленой, а я все всхлипывала и не могла остановиться. И Огонь был тут как тут, готовый в любую секунду утянуть за собой. С ним, я знала, мне станет легче. Все закончится, теперь уже навсегда. Не будет ни боли, ни тревог, ни печали… В какой-то момент я почувствовала, как чьи-то руки аккуратно обняли меня за плечи, и вцепилась в футболку.
– Тише, – он медленно гладил меня по спине, и от этих прикосновений Огонь отступал. – Все будет хорошо. Не уходи.
«Куда?» – хотела я спросить, но сил не было. Постепенно рыдания прекратились, и пришел откат. А с ним безразличие. Я продолжала сидеть, уткнувшись носом в его плечо. Хорошо. Спокойно…
Но нельзя же вечность так просидеть, правда? Отстранившись, я постаралась сморгнуть слезы с ресниц и шмыгнула носом.
– Прости. Я не хотела…
– Все в порядке, – он легкомысленно улыбнулся, обращая все в шутку. – Ты не первая девушка, предпочитающая рыдать у меня на груди. Меня этим не напугаешь.
Только я все равно успела заметить волдыри у него на руках и оставшуюся на футболке подпалину там, где я за нее держалась. Пытаясь успокоиться, сделала глубокий вдох.
– Как это произошло?
Последним, что я помнила, был разговор с Данте. И его губы на моих – нет, о страстных поцелуях речи не шло.
