— Ну, отбрось такие мысли, — нахмурился брат-кастелян. — Я старше тебя на два года, да и отец Тхритрава — тоже, а оба мы полны сил. Зачем же ты себя раньше времени хоронишь?
— Вы-то люди просветленные, не то что я, старый нечестивец. — Я испустил тяжкий вздох.
— Полно тебе, сие есть грех уныния, — мягко пожурил меня настоятель. — Я вот попрошу брата-кормильца сделать тебе меда с орехами, оно и для тела полезно, и вообще укрепляет. Слишком уж ты усердствовал в траурных молениях, а едва они закончились, так, не щадя себя, помчался братии ужин добывать, за что вся наша община дружно сейчас возносит тебе хвалу и благодарность. Простое это утомление, отдохни и поспи, ужин принесут тебе в келью. К завтрашнему дню, верю, тебе станет легче.
Ух ты, забота какая! Ну, точно, не ошибся я, из столицы по мою душу посланцы прибыли, и совсем уж дохлого царского брата им показывать Тхритраве не хочется.
Так что кушал я аж дважды. Сначала медку с орехами Трундналини прислал, а к ужину явился Тумил и приволок кувшин травяного чая, горшок гречневой каши с подливкой да грибами и блюдо, полное свежего хлеба и жареной рыбы. Тарелок и ложек, кстати, было две.
— С тобой интереснее, — пояснил парнишка, по-хозяйски располагаясь в келье и раскладывая еду по мискам.
— Вот нахаленок, — насмешливо фыркнул я, усаживаясь на лежанке. — Это из расчета на перебитый медом аппетит, не иначе.
— Сам учил, теперь не жалуйся. — Послушник показал язык и шлепнул в мою миску кусок рыбы побольше. — К тому же не из тех ты людей, брат Прашнартра, что позволят себе перебить аппетит. Вот другим испортить — это ты можешь.
— Это кому же я его, интересно, испортил?
— Да вот хотя бы давешним богомольцам-небогомольцам, что целой кавалькадой приперлись. На гостевом дворе шепчутся, что они специально с просветленным старцем приехали поговорить. Тем, что рыбью речь понимает. А как узнали, что он хворает, так шибко расстроились, аж есть не могут. — Парень глянул на меня поверх ложки, которую как раз поднес ко рту, и начал дуть на ее содержимое.
Оценивающе так поглядел, испытующе. Мол, что скажешь на это?
— Что, совсем не могут или только в три горла жрать не выходит? — невозмутимо уточнил я.
Тумил фыркнул, отчего чуть не выдул из ложки кашу.
— Нет, ну не то чтобы совсем не могут, но скромничают очень, — сообщил он и отправил пищу в рот.
— Скромничают в еде? Удивительная новость. Я там флаги аж трех князей углядел, двое в нашем монастыре уже бывали. Так скажу тебе: рядом с ними наш брат-хранитель — сущий постник. — Я тоже опробовал кашу и пришел к выводу, что брат-кормилец в очередной раз лицом в грязь не ударил.
— А ты фто, ф гефальфике рафбифаефся? — с набитым ртом спросил послушник.
— Не чавкай, — погрозил я ему пальцем.
Он спешно проглотил кашу.
— Так разбираешься? А откуда?
— Да в чем монахи только не разбираются… — пробормотал я и засунул в рот ложку.
— Ну, половина-то точно ее не знает. Видят знамя, значит, князь. А кто, откуда — Солнце ведает, — поделился наблюдением послушник. — Им и не важно.
— Я же говорю, двое тут уже побывали. А память у меня хорошая. — Не тянуло меня что-то обсуждать эту тему.
Не объяснять же ему, что я все княжеские штандарты до сих пор наизусть помню.
— Знаю я, когда у тебя память хорошая, — хихикнул Тумил. — Прям интересно, чего ж это они тебе такого сделали?
— Хорошего — ничего, — отрезал я. — А ты с чего решил-то, что они не богомольцы? Сам придумал или уже болтают о чем?
— Ну так ты же сам говорил, что они не молиться едут. — Он пожал плечами и закинул в себя еще ложку.
— Ну, во-первых, мало ли чего я там говорил…
Тумил начал усиленно работать челюстями, наконец сглотнул и укоризненно поглядел на меня.
— Ты меня, может, глупым считаешь, но это не так. Они же при развернутых знаменах ехали, только что в рог не трубили, о своем прибытии извещая. На богомолье не ездят так… — Он помедлил секунду, подбирая подходящее слово. — Так горделиво.
— И как только сюда не ездят… — Я хмыкнул, припомнив парочку «явлений». — Но таки когда ж ты, неслух, канон выучишь-то? На принесение благодарственной жертвы вполне допускается.
— Ну вот, опять осрамился… — пригорюнился Тумил. — Этак я никогда иноком не стану.
