— Идите тудой, коли нужон. А то ходють, путают… — Харя снова скрылась в сторожке, потеряв к нам всякий интерес.
— Гильдия — это плохо, — приуныл Тумил. — Могут потребовать вступить и заплатить взнос, иначе не допустят до состязаний.
— Разберемся, — буркнул я, развернулся и с горделивым видом, используя свой посох скорее как возвещающий о прибытии особо важной персоны жезл церемониймейстера, а вовсе не как старческую подпорку для ходьбы, двинулся в указанном направлении.
Изнутри коррера тоже выглядела как колизей, только арена (огражденная, кстати, высоким каменным забором с несколькими воротцами, открытыми сейчас) оказалась не круглая, а квадратная. На противоположной от входа стороне, среди зрительских трибун, выделялась массивная ложа, а прямо под ней, выступая над танцовищем полукруглым балконом, расположилась еще одна огороженная площадка — место ведущего и комментатора, не иначе. На ней, демонстрируя знание ашшорского языка во всем его величии и разнообразии, расположились двое средних лет мужчин в хорошей, но не роскошной одежде, а чуть в стороне от них столпилась кучка молодых парней в одних брюках и рубахах, зато каждый — со спатычем на цветастом кушаке.
— Как вешаешь, как вешаешь, отрыжка ты собачья? Ты ж приветствие самому наместнику вверх ногами!.. — разносила по всей коррере прекрасная местная акустика.
Парни поглядывали на разоряющихся начальников с усмешками и о чем-то негромко переговаривались.
При моем и Тумила приближении — нам пришлось для этого обогнуть половину арены, разумеется, — оба начальствующих лица дружно заткнулись и уставились на меня.
— Нет-нет-нет! — замахал руками один из них. — Я уже говорил городскому архипастырю, что никакого торжественного богослужения до начала представления не позволю! После — так хоть обмолитесь до явления Смерти, если зрителей сможете удержать, а до начала — никаких воскурений и песнопений! Сюда люди приходят развлекаться, а не думать о вечном.
— Очень здравый подход, — ответил я, краем глаза приметив появившихся на входе Блистательных. — Категорически одобряю.
— Да? — На лице мужчины появилось неподдельное изумление. — Так вас что, не отец Ампура прислал? Тогда чего же тебе, брат, надобно?
— Оформить участие в завтрашних танцах с быком, разумеется, — пожал плечами я. — Чего ж еще тут сегодня делать?
— Ты собираешься участвовать? — Глаза обоих колизеевских начальничков полезли на лоб.
— Я-то? Конечно, непременно собираюсь. В качестве зрителя. Думается, буду откуда-то оттуда наблюдать, — кивнул я в сторону вип-ложи. — А участвовать будет он.
Я ткнул посохом в сторону Тумила.
— Мальчик? — покривился мой собеседник. — Нет, в обычный плясовой день я, может, и разрешил бы, если б гильдия не возражала.
Мужик кивнул на своего молчаливого напарника, на лице своем несущего явные признаки не слишком дальнего со смотрителем корреры родства.
— Ну, дабы подогреть интерес к грядущему действу, новичков и выпускают поначалу обыкновенно, — добавил тот.
— Во-во. Но завтра — нет, не могу никак. Такой день ведь! Да что я тебе объясняю про Вознесение Сердца, монах? Ты про то сам знаешь, да не хуже моего. Только лучшие плясуны выходят.
— Я тебе, почтенный, лучшего и привел. Это тебе один из первейших плясунов Корура, увезший с тамошнего танцовища уже целую кучу призов. Или не видишь ты, что он мой послушник? Или не разглядел на моей сутане знаков обители Святого Солнца, чьи монахи известны своей святостью? Да не хочешь ли ты сказать, что иноки наши недостаточно чудотворны? — Я наклонился вперед и, глядя смотрителю прямо в глаза, ласково добавил: — Прокляну. Отлучу от храмовых таинств.
Несколько долгих мгновений мы играли с ним в «гляделки».
— А если против паренька Черныша выставить? — встрял гильдейский голова.
Смотритель корреры медленно повернулся и уставился на него квадратными глазами.
— Ты что, с ума сошел? — ошарашенно спросил он.
Глава гильдии склонился к его уху и что-то забормотал негромко.
«Толпа любит… не каждый может… что за вход много платят… тут такое…» — только и смог различить я.
— Ладно. — Помрачневший смотритель вновь повернулся в нашу сторону: — Выпущу мало?го на танцовище. Но жизнь и здоровье его — это твоя, монах, ответственность, а не моя.
— Естественно, — кивнул я. — Это же мой послушник, а не твой.
