Рабыня склонилась в поклоне, потом убежала заниматься, чем велено. Алекс подивился, как быстро она освоилась с речью славов. Понимает практически всё. Ему-то куда хуже приходится. С возрастом разум теряет гибкость. Дети куда легче всё усваивают.
– Присаживайся пока, папа. Я тут посмотрю кое-что.
Сын сбросил с плеч верхнюю одежду, снял сапожки, обул плетёные сандалии, стоящие у двери, быстро прошлёпал на второй этаж. Спустя несколько минут оттуда донёсся довольный голос:
– Отлично, папа! Как я и думал, у мамы и вторая спальня есть. Будет, где тебе ночевать!
– Это кто же там моим домом распоряжается? – внезапно послышался со двора женский строгий голос, и рыцарь невольно подобрался – никак хозяйка пожаловала?
И верно – ответом был восторженный крик Марка:
– Мама!
И спустя мгновение:
– Сынок!
Дверь в дом распахнулась, и в комнату вбежала невысокая, но плотная норвежка в грубом фартуке, забрызганном рыбьими потрохами. Сверху кубарем скатился мальчишка, подлетел к женщине, крепко обнял, не обращая внимания на грязь, прижался, и Алекс невольно позавидовал – сын искренне любил эту женщину, как родную матушку, которой так и не узнал.
– Ой, ну вот, совсем тебя изляпала, – сокрушённо произнесла хозяйка, потом заметила, что кроме Марка в доме есть ещё двое, и, не отпуская его, спросила:
– А это кто ещё?
Фон Гейер поднялся, отвесил поклон по обычаю славов:
– Благодарю тебя, госпожа Сванссон, что стала доброй матерью моему сыну. Я его отец. А то… – показал на высунувшуюся из кухни перепачканную в золе мордашку девчонки, – подарок воеводы нашего, Дара Соколова, Марку. Рабыня.
Женщина нахмурилась, и внутри Алекса словно что-то оборвалось.
– По словам старшины нашего, отец Марка рыцарь-тамплиер. А ты… Хотя говор у тебя не наш.
– Был я тамплиером. Да решил покинуть орден. Хочу честным человеком быть. И император дал мне на то позволение. Ныне я десятник личной сотни князя Соколова, Алекс фон Гейер.
– Значит, родитель этого оболтуса? – Ласково взъерошила светлые волосы мальчишки, прилипшего к ней так, что и не оторвать. Чуть оттаяла. – Десятник, говоришь? – Вздохнула, повернула к себе сына, взглянула ему в лицо: – Забрать хочешь?
Рыцарь замотал головой:
– Нет, что ты, честная женщина! Не зверь же я какой! Да и нет у меня пока ни двора, ни кола. Не успел обзавестись. Некуда сына забирать.
Гудрун прищурилась:
– Уж не на моё ли сиротское хозяйство рот разинул, а?
– Прости, коли такое подумалось. Но вижу я, что не рады мне здесь. Давай, Марк. Пойду я на подворье старшины, пусть даст мне приют.
Поднялся, шагнул к двери и замер, остановленный рукой, ухватившей его за пояс:
– Не спеши уходить, выкладывай, зачем явился? Только честно. Может, и передумаю. Оставлю.
Но рыцарь аккуратно высвободил одежду из её руки, взглянул сурово:
– Милостыню просить не приучен уж, извини. Хотел тебе спасибо сказать, что приютила сироту, воспитала. Да, смотрю… – Махнул рукой.
Вышел во двор, осмотрелся: опять никого. Что за чудеса? И направился обратно к причалу. Уж там-то ему точно скажут, где переночевать можно.
Так и вышло. Городской старшина его в домике гостевом у себя на дворе устроил. Пусть крохотном, зато никому не мешает. А вечером сын прибежал обратно звать. Мол, мама разрешила. Но Алекс отмахнулся – он, в конце концов, не нищий. Да и не хочет, чтобы из жалости его куда-то пускали. Крыша есть, и ладно. В конце концов, куда хуже бывало в той же Святой земле.
Переночевал, а утром в обратный путь двинулся. Договорился с одним купцом, что назад в Торжок с грузом рыбы отправлялся. Котомку свою забрал, сел на корабль и уехал.
Чего сыну мешать? Он в рыбацком городке дома. Тут у него и родня новая, и друзья, и знакомые. А отец, что отец? Мало они ещё друг друга знают. Но вот задуматься надо. Действительно, живёт он в слободе, где воины поселены. Хотя домик стоит дёшево.
