– Погодите, – Яна встряла, пока не начался бабий гвалт. – Может, я неверно сужу, но с моей стороны дело видится так: жена сотника, чтобы не платить за работу, оболгала Чунпин и её дочь, и велела служанкам разнести эту ложь по всему Бейши. Так?
– Так, – подтвердила Чжан. – Тебе-то что?
– Как это – что? Или я не одна из вас?
– Хмм… – старая кузнечиха посмотрела на неё так, словно в первый раз увидела. – И то правда. Тогда скажи, как там у вас, на западе, в таких случаях поступают?
– У нас принято отвечать тем же.
– Э-э-э… Прости, не поняла.
– Если бы эта история произошла на западе, оболганная женщина не стала бы так переживать. Она сама распустила бы такие слухи об оскорбительнице, что та пожалела бы о содеянном.
– Так нам и поверят, скажут, что мы со зла.
– И это будет правдой, – рассердилась Яна. – Может, мне просто сходить да поговорить с ней?
– Не ходи, – хмыкнула Ван. – Ещё пришибёшь, ты ж молотом машешь, как мужик, а потом тебе голову долой за смертоубийство. А семье твоей в ссылку.
– Дальше Бейши не сошлют…
– Много ты знаешь, – заворчала старуха. – Если у нас накажут, то так, чтобы всем неповадно было. А тебе вот что скажу: не лезь к сотничихе. Не ради денег она это сделала.
– А ради чего? – встряла Ван.
– Знаю я таких женщин. Им слаще любых денег – власть. Ради этого готовы на всё. А у этой нет иной возможности властвовать, кроме как унижать всех, кто менее знатен и кому некуда деваться. Вот Чунпин… Разве она станет писать жалобу, что сотничиха ей не заплатила за работу? Если и станет, то кому? Только сотнику. А тому жена дома такое устроит, что он сам повесится. И во время разбирательства жёнушка корыто помоев на голову Чунпин выльет, да все её служанки подтвердят. Нет, жаловаться – себе же хуже. Сотничиха это знает, и потому будет нас унижать. Сегодня Чунпин, завтра ещё кого из нас. Вот к тебе, Янь, к последней привяжется. Ты – жена старшины мастеров и чужестранка. Человек непонятный, а потому опасный. Опять же, в кузнице работаешь. Но унизить именно тебя будет для неё самой большой радостью.
– Испорчу я ей эту радость… – процедила Яна. – Нет, не думайте ничего плохого. Просто, у нас есть одно искусство… Я не знаю, как его назвать по-ханьски, но смысл в том, что оскорбителя унижают самым вежливым обращением и самыми учтивыми словами. Но оскорбитель при этом чувствует себя оплёванным, все это видят, и он ничего не может поделать: с виду всё безупречно.
«Слово „дипломатия“ в китайском точно есть, – подумала она при этом. – Только вкладывают здесь в него совсем другой смысл. Изначальный, я бы сказала».
– Да, – добавила она, заметив, что Ван опять собирается вставить едкое замечание. – Нельзя допустить, чтобы эта… дама унизила нас и наши семьи. Раз уж я её цель, значит, так тому и быть. За обиду Чунпин я и посчитаюсь. А у вас спрошу совета, как это лучше сделать.
Женщины, все разом, посмотрели на неё с опаской… нет, не так – с плохо скрываемым страхом. Даже Чунпин перестала рыдать.
– Да ты-то… Ты ж её только разозлишь ещё сильнее, – к ней к первой вернулся дар речи. – Нам всем потом тут жизни не станет.
– Хорошо. Тогда я отказываюсь от своих намерений, и пусть эта гадина всех унижает. Так годится?
– Так тоже не годится, но должен же быть выход! Может, мастер Ли с сотником поговорит?
– Если сотник сам на свою жену управы не имеет, то мастер тем более не уговорит его заступиться, – неожиданно вступилась за Яну старуха Чжан. – Что это будет за крепость, в которой начнёт заправлять злобная стерва, я уже представляю. Но и на рожон лезть нечего. Тут тебе не запад, Янь, силой мало чего добьёшься. Повторяю: не лезь к сотничихе. А вот что ты там говорила про слухи… Если б они пошли, да и не от нас… Такое устроить можешь?
– Попробую, – сказала Яна, сразу подумав о дедушке Лю и его трудолюбивом семействе.
– Вот и займись. А вам, соседки, одно скажу: сотничиху и её прислугу – всем! – обходить десятой дорогой. Не давайте ей возможности прицепиться. Когда слухи расползутся, да её ушей достигнут, она сама задёргается. Если умная, то всё поймёт и притихнет. Если дура – наделает ошибок, и тогда настанет черёд жалоб. Писать я умею, уж сочиню чего-нибудь для сотника.
– А почему для сотника? Разве не наместнику положено жаловаться? – тоненько пискнула самая молоденькая из кузнечих.
– Вот ещё, – фыркнула Ван. – Оно-то, может, и по закону, только сотника жалко. Мы нажалуемся, а он из-за дуры жены
