Яна не успела раскрыть рот, чтобы поинтересоваться тяжестью рюкзака, как толстую бумагу окна с тихим хрустом вспорола… тяжёлая стрела. Судя по крутизне траектории, выпущена она была из-за стены. А ещё – у наконечника, воткнувшегося в земляной пол, устеленный плотными циновками, она была увита какими-то волокнами.
И – она горела, распространяя вонь палёного бараньего жира. Горела, поджигая циновку!
У Яны едва не сорвалось с языка бранное слово. Подходящего покрывала или ведра с водой поблизости не было. Она схватила с кана персидскую ковровую подушку, на которой любила сидеть, и принялась забивать ею начавшие расползаться по циновке язычки пламени. Сяолан, сунувшаяся в комнату на шум, пискнула и побежала на кухню за водой. Гу Инь, высунувшаяся, напротив, из кухни, запричитала… С улицы уже доносились крики напуганных соседок и плач детей. А по черепице застучало, сперва редко, потом всё чаще.
На сей раз кидани целенаправленно били навесом по жилым домам, стремясь вызвать пожары и панику за спинами ханьских солдат. Не говоря уже о том, что сердца мужчин-рекрутов из числа местных должны были дрогнуть от такого зрелища. При мысли, что Юншань там, на стене, сейчас начнёт оглядываться и может получить стрелу уже не в ногу, а в спину, Яна похолодела.
– Надо бежать под стену, – хрипло – горло стиснула ледяная пятерня страха – выдавила из себя она. – Там мёртвая зона, стрелы не достанут.
– Надо всем это сказать, – Ваня, морщась от боли, надел рюкзак и взял Ляншаня за руку.
Сяолан, залив наконец водой последние искорки тлеющей циновки, бросилась в комнату, а спустя несколько секунд вышла оттуда, неся на спине мешочек. Тулупчик, который она придерживала руками на груди, топорщился, шевелился и мяукал: своего любимца Мао она ни за что не бросит. Старуха, не прекращая причитаний, бросила на спину тощий мешок – много ли могло быть вещей у служанки? – и засеменила за хозяйкой и детьми.
Во дворе уже торчали несколько стрел, прямо в утоптанной земле. Парочка штук сиротливо догорали на крыше курятника, так и не воспламенив пластины черепицы. Но одна, самая удачливая, пробив крышу, учинила немалый переполох среди кур. Хорошо хоть погасла при этом. Яна машинально выдернула из земли одну такую стрелу. Тяжёлая. Боевая. И – ханьская. Именно для таких стрел в кузнице мужа делали наконечники младшие подмастерья. Впрочем, Ванчжун ведь не просто киданьский князь, пошедший в набег, а мятежный танский военачальник. Потому ничего удивительного, что у мятежников были ханьские тяжёлые стрелы и наверняка – сильные луки, способные добросить такие стрелы до цели. До домов обывателей и самих обывателей.
На улице творился если не сам ад, то его преддверие. Происходило именно то, чего Яна боялась и на что рассчитывали осаждающие: начиналась паника. Чёрная, безумная паника, та самая, при которой толпа сносит и насмерть затаптывает любого, кто попадётся на её пути. На пустыре, где почти вплотную друг к дружке стояли юрты елюевских киданей, уже поднимались частые чёрные дымки: горящие стрелы нашли себе поживу в войлочных жилищах. А в кузнечной слободке стоял крик и плач: женщины, хватая детей, бестолково метались по дворам, выскакивали на улицу, забегали обратно в дома и тут же выбегали, гонимые страхом сгореть заживо – над некоторыми домами уже поднимались подозрительные дымки. Мало кто занимался тушением загоревшейся от удачливых стрел утвари… Они не знают, что делать – сообразила Яна. Они так привыкли повиноваться и не думать ни о чём, кроме детей и хозяйства, что в критический момент не способны принять адекватное решение.
Кто-то должен дать им приказ. Иначе они так и будут метаться, пока не полягут от стрел или огня.
Шшшух!
Словно притянутая её мыслью, стрела вонзилась буквально в десяти сантиметрах от её сапожка. Мгновение страха сменилось столь же мгновенным осознанием, что стрела уже не зажигательная, а обычная. Осаждающие догадались, что крыши внутри стен крепости не соломенные, а дома из утрамбованной земли горят плохо, и сменили боезапас. Теперь огонь вёлся по паникующим обывателям, не осознающим того, что давно поняли кидани. Хищно шуршащие в воздухе стрелы стали находить добычу: с улицы послышались крики боли и страха.
Вот оно, то, что она почуяла. Такое знакомое чудовище, питающееся смертью и ужасом беззащитных. Именно этому чудовищу служил её покойный дядюшка, всю жизнь истративший на ненависть и под конец «украсивший» себя «вольфсангелем».
Насколько Яна знала, кидани никогда не занимались террором против мирных жителей, пока живы защитники крепости. Они всегда сражались прежде всего с воинами. Смена тактики изобличала совсем иной склад ума – холодный, расчётливый и абсолютно аморальный.
«Цель оправдывает средства». Степь не знала такого девиза. Зато знал кое-кто другой.
Шшшух! Шшшух!
Сразу две стрелы. Одна в землю, другая в деревянный настил крыльца. Странно, но это помогло Яне очнуться, хотя бы на время отбросить цепенящий страх.
