– В 1919 году, – заговорил он, – некий англичанин получил должность профессора в Пекине, где изучать кровеносную систему можно было исключительно на трупах. Полиция в те времена обеспечивала бесперебойное снабжение телами, обычно удавленными или обезглавленными, их легко можно было купить. Когда анатом пожаловался, что у всех экземпляров для препарирования повреждены шеи, следующую партию трупов ему прислали еще живыми, связанными и с мешками на головах, с просьбой предать их смерти удобным ему способом. Хотите знать, как он поступил?
Я кивнул. Еле шевельнул подбородком.
– Профессор их вернул. Полагаю, он был недостаточно предан науке. – Зубы Брайтона приоткрылись в улыбке. – А насколько ей преданы вы?
Я рассматривал сидящего напротив человека. Костюм за пять тысяч долларов. Хищная улыбка. Я не понимал, что за игру ведет Брайтон, зато сумел понять, что противник мне не по силам. Отодвинув стул, я поднялся:
– Благодарим за обед, джентльмены.
Забивала встал вместе со мной.
– Спасибо вам, Эрик, – ответил Брайтон. – Было очень приятно.
Поднявшись, он протянул руку. Когда я ответил, он сжал мою ладонь и второй, не давая выдернуть.
– Напоследок еще один вопрос. Через несколько дней состоится эксперимент Роббинса. Какого исхода вы ожидаете?
– Не берусь гадать, что из двух, – сказал я.
– Вы говорите, «из двух», как будто возможны только два результата.
– Разве не так? Коллапс или произойдет, или нет.
Я почувствовал, как усилилась хватка на моей руке.
– Думаю, что вы, мистер Аргус, запустили ход событий, в которых совершенно ничего не понимаете.
Мне показалось, что Брайтон решает, добавить ли что-то еще. Его ладонь разжалась.
– Впрочем, полагаю, очень скоро мы все увидим.
– У меня ни в том ни в другом варианте нет никакой корысти, – напомнил я и потянул к себе руку. – Я в это дело не ввязываюсь.
– Боюсь, что глубже, чем вы, ввязаться просто невозможно.
Подошла официантка со счетом. Повинуясь знаку Брайтона, она оставила кожаную папку на столе и исчезла.
Брайтон снова сел.
– У каждого есть своя корысть, – сказал он. – Тот, кто это отрицает, лжет. – Открыв папку, он подписал чек несколькими острыми штрихами. – Все дело в перспективе вашего клинка.
17
Назавтра мы с Забивалой пропустили послеобеденные доклады и раньше всех уехали в аэропорт. В такси почти не разговаривали.
В аэропорту, между контролем и нашим выходом на рейс, я заметил на висящем под потолком экране знакомое лицо. Роббинс. Лицо ожило. Руки жестикулировали в такт речи. Он походил на политика, пункт за пунктом выкладывающего свою программу во время дебатов.
Я притормозил под телеэкраном, выхватывая обрывки монолога. Что-то о деонтологической этике и депривациях. Словам не хватало контекста, а контексту – смысла, зато экстаз оратора бросался в глаза. Пауза для улыбки и масленый голос:
– Завтрашний опыт это докажет.
На экране мелькнула еще одна говорящая голова – непременный оппонент с таким же искренним лицом. Субтитрами поползли гарвардские степени.
– Он слишком далеко заходит в своих выводах, – говорил оппонент. – Наука не подтверждает эту интерпретацию.
Дюжина пассажиров смотрели на экран. Другие играли с телефонами. Кое-кто спал. Аэропорт был полупустым: середина дня, середина недели. Середина жизни.
Я вспомнил вопрос Джереми: «Но что означают эти результаты?»
«Все что захочешь».
В том-то и опасность.
В голове у меня было всё виски мира.
Я прошел дальше.
В ночь после возвращения я позвонил Забивале. Либо звонить, либо пить. Пить я не хотел. Потому что
