знал: один глоток – и мне уже не остановиться. Никогда.
Он взял трубку с пятого звонка. Далекий голос.
– Что завтра будет? – спросил я.
Пауза так затянулась, что я подумал, расслышал ли он меня.
– Не знаю, – сказал Забивала. Голос в трубке звучал хрипло, устало. Голос не выспался. – Онтогенез воспроизводит филогенез.
– Что это значит?
– На ранних стадиях развития мы видим жабры, хвост… истоки животного царства. Это вроде машины времени: мы начинаемся с головастика и поднимаемся все выше. С развитием зародыша мы взбираемся по филогенетическому древу, и самые новые свойства – то, что делает нас людьми, – появляются последними.
– Как это скажется в эксперименте?
– Если Роббинс ищет тот признак, что есть только у человека, нутром чую, что он ошибается: коллапс проявится на поздних стадиях. Самых поздних.
– Думаешь, это так получается?
– Понятия не имею, как это получается.
В день эксперимента мы как ни в чем не бывало вышли на работу. Мы ждали сообщений в прессе – по телевизору или по радио. Ждали деклараций.
Первым намеком, что вышло не то, чего ждали, стало молчание.
Молчала группа Роббинса. Молчали СМИ. Ни пресс-конференций, ни телеинтервью.
Просто тишина.
Объявление последовало гораздо позже.
Сатвик вернулся в лабораторию, но сказать ему было нечего. Он помогал с установкой, а к эксперименту его не допустили.
– Как ты можешь не знать? – допытывался Забивала.
– Мне не показали, – отвечал он. – Оставили за дверью.
Один день, два. Три дня.
Наконец группа выпустила краткое заявление, в котором говорилось, что опыт не дал решающего результата. Роббинс, выступая несколько дней спустя, прямо сказал, что установка не сработала.
– Не сработала? – взбеленился Сатвик. – Как это не сработала?
Мы сидели у него в кабинете, смотрели новости с экрана компьютера. Запись переслал нам Джереми с сообщением: «Вам это может быть интересно».
– Прекрасно все работало, – бормотал Сатвик. – Будь там неполадка, они бы меня вызвали.
Я нажал «Пуск». На видео Роббинс стоял перед рядом микрофонов. Пресс-конференция.
– Ошибка в самой идее опыта, – говорил Роббинс. На нем был строгий костюм, вспышки камер отражались в голубом экране фона. Лицо выражало уверенность в себе, тон был взвешенным. – Условия постановки эксперимента на беременных женщинах исключают точную оценку результатов… Мы не получили осмысленного ответа.
Он предложил задавать вопросы. Но ответы были все теми же.
Установка не сработала.
Порок механизма.
Бессмыслица.
Я закрыл ролик.
– Все работало, – повторил Сатвик. – Ему результат не понравился.
– Да, – кивнул Забивала, – думаю, так и есть. Лжет.
Но, конечно, истина оказалась не так проста.
И узнали мы о ней, конечно, не сразу.
18
Сатвик на несколько недель зарылся в работу. В его лаборатории горел свет, завалы электроники на столах складывались в новые схемы. Его ячейка для писем наполнялась, пустела, снова наполнялась.
Я проснулся в семь часов. Дрожащие руки, холодный фаянс. Скверное утро, давно такого не случалось. И снилось плохое. Во сне разворачивалась темнота – видения из детства.
